На следующее утро неутомимый Альберт, вступивший в деловой контакт с сыном зеленщика, занял его место и посетил кухарку. Он вернулся с информацией о том, что она, несомненно, является одной из членов банды, однако Томми решил не очень доверять его неудержимому воображению. Подвергнутый допросу с пристрастием Альберт ничего не смог сказать в поддержку своего предположения и объяснить, что же было такого необычного в этой женщине. «Это сразу видно», – вот и все, что он смог сказать.
На следующий день попытка повторилась (во многом благодаря финансовой заинтересованности сына зеленщика), и Альберт наконец принес первые новости, вселяющие надежду. В доме действительно
Это подтверждало его теорию, но времени катастрофически не хватало. Было уже 27‑е. 29‑го должен был состояться «День труда», о котором взахлеб писали все газеты. Они становились все более несдержанными и уже открыто говорили о лейбористском
Томми понимал, что благодаря мистеру Картеру он достаточно точно оценивает происходящее. С появлением в руках мистера Брауна фатального документа маятник общественного мнения качнется в сторону экстремистов и революционеров. Без этого шансы противников были 50 на 50. Правительство, с лояльными ему армией и полицией, вполне могло победить – правда, ценой огромных лишений. Но у Томми была другая, абсурдная мечта. Правильно или нет, но он почему-то верил, что когда с мистера Брауна будет сорвана маска и его схватят, то вся организация немедленно развалится по кирпичикам. Единственное, что держало преступников вместе, было постоянное влияние невидимого шефа. Томми был уверен, что без этого немедленно начнется паника, и когда на сцене останутся только честные руководители, то все сведется к договоренностям, которые можно будет достичь в самую последнюю минуту.
– Все это театр одного актера, – не переставал повторять себе молодой человек. – Самое главное – захватить мистера Брауна.
В какой-то степени именно из-за этой амбициозной идеи он и попросил мистера Картера не вскрывать конверт. Проект договора в плане Томми был приманкой. Время от времени Томми пугался своей собственной наглости. Как только он мог предположить, что ему удалось то, что не удалось множеству людей гораздо умнее и опытнее его? И тем не менее он фанатично верил в свою идею.
В тот вечер они с Альбертом еще раз забрались на территорию Астли Прайорс. Томми хотел каким-то образом проникнуть в сам дом. Когда они осторожно приближались к зданию, молодой человек неожиданно чуть не задохнулся.
Возле окна второго этажа кто-то стоял между стеклом и люстрой в комнате и отбрасывал тень на штору. Этот силуэт Томми узнал бы из тысячи. В этом доме находилась Таппенс!
Он сжал плечо Альберта.
– Стой! Когда я запою – следи за тем окном.
Он поспешно перешел на подъездную аллею и начал, неуверенно шагая, рычать следующую песню:
Пластинка с этой песней была самой популярной в тот период, когда Таппенс служила в госпитале. Он не сомневался, что она сразу же узнает ее и сделает соответствующие выводы. У Томми начисто отсутствовал музыкальный слух, но легкие у него были превосходные. Производимый им шум был просто ужасен.
Из дверей дома немедленно показался безукоризненного вида дворецкий в сопровождении столь же безукоризненного лакея. Дворецкий начал его уговаривать, но Томми продолжал свою песню, обращаясь к дворецкому исключительно как к «старине в бакенбардах». Тогда лакей взял его за одну руку, а дворецкий – за другую. Они нежно проводили его по аллее и выставили за ворота. Дворецкий пригрозил вызвать полицию, если он появится еще раз. Все это было великолепно проделано – скромно и с восхитительной вежливостью. Любой был бы готов поклясться, что дворецкий был настоящим дворецким, а лакей – настоящим лакеем; только оказалось, что в роли дворецкого выступил Виттингтон!
Томми удалился в гостиницу и стал ждать возвращения Альберта. Наконец юный герой предстал перед ним.
– Ну? – с нетерпением воскликнул молодой человек.
– Всё в порядке. Пока они были заняты вами, окно открылось, и из него кое-что вылетело, – он протянул Томми комок бумаги. – Это было обмотано вокруг пресс-папье.
На бумаге были нацарапаны всего несколько слов: