Тайный дневник Натальи Гончаровой

За время этого долгого странствия меня мучили многие противоречия: с одной стороны, я хотел хранить верность революционным фибрам моего сердца, французским идеалам Свободы, Равенства и Братства. Французская революция произвела на меня неизгладимое впечатление: я питал безграничное восторженное уважение к философам эпохи Просвещения, великим вдохновителям этой революции. Но, с другой стороны, я был противником насилия и смуты времен Террора во Франции; то, что рассказывали эмигранты, нашедшие убежище в России, наполняло меня ужасом. Революция питалась этим необузданным варварством; под благородным предлогом рубили сотни голов и превращали улицы Парижа в реки крови.

Император, потребовавший моего возвращения в ночи, был готов принять меня…

22. Царь принимает Александра

Я ждал в приемной, дверь в гостиную забыли прикрыть.

Я видел и ясно слышал императора, который готовился принять меня. Он разговаривал сам с собой. Императору нравилось рассматривать себя во всех зеркалах… Эти зеркала посылали в бесконечность отражение его роскошного офицерского мундира, усыпанного наградами. Он прохаживался туда-сюда, постоянно поправляя какую-то деталь своего сверкающего облачения, то подравнивая одну из медалей, то прилаживая и без того идеально сидящий эполет, то одергивая в последний раз китель, чтобы скрыть непослушный дородный животик; наконец, он смахнул огромной ручищей воображаемую ниточку!

– Как странно, – говорил он, – я, царь всея Руси, испытываю необъяснимое волнение и великое любопытство при мысли принять этого недомерка-поэта; он подобен мошке, запутавшейся в гриве льва!

Полное впечатление, что император готовился не к политической встрече, а к галантной. Он хотел мне понравиться; он был совсем не таким, как Константин, его несостоявшийся царек-братец, вечно колеблющийся, безликий, переменчивый, как флюгер, в полной зависимости от обстоятельств. Он желал мне продемонстрировать, что будет современным императором – «просвещенным деспотом», любящим поэзию и литературу – в отличие от Александра, своего пугливого брата, который из-за любой «подозрительной строфы» посылал своих поэтов в изгнание.

Успокоить меня, ободрить – вот в чем была его цель; как я понял впоследствии, он хотел, чтобы я стал его другом и наперсником.