Тайный дневник Натальи Гончаровой

Я не собираюсь излагать тебе «Историю государства Российского», твой друг Карамзин с блеском взял это на себя; но вот несколько довольно кровавых примеров.

Святослав погиб во главе своих войск, враги сделали из его черепа чашу для вина, инкрустированную золотом. Князь Долгорукий был отравлен на празднестве; он жил в дальних землях и желал «простереть руку» до Киева, отсюда и его прозвище Долгорукий. Его сын, отличавшийся непомерной жестокостью, был убит толпой, разграбившей его дворец. Дед, Иван Третий, избавился от своего внука Димитрия, наследника трона, чтобы посадить на него своего сына Василия, родившегося во втором браке. А этот бедный маленький Иван Шестой, которого заперли в темноте в возрасте четырех лет и выпускали только ночью; он всю жизнь воображал, что дня вообще не существует, и был убит своими тюремщиками.

Знаменитый Борис Годунов, историю которого ты описал, умер при до сих пор невыясненных обстоятельствах. Видишь, Пушкин, как легко колеблются троны; достаточного одного беглого монаха, утверждающего, что он воскресший царевич, чтобы народ России ему поверил. К счастью, у этого народа имеется редкое и неизменное качество: наивность!

Власть хрупка и опасна: в каждое мгновение жизни я думаю о смерти; есть некая фатальность в том, как внезапно может ускориться ход истории, – произнес царь очень серьезно. – Но я что-то разговорился…

Я прекрасно понял, что четырнадцатое декабря двадцать пятого года было предупреждением, к счастью, я вовремя на него отреагировал. Это не было ни революцией, ни бунтом, ни мятежом; я бы сказал, случилось общественное недомогание, что намного серьезнее…

Я был поражен и восхищен трезвостью его рассуждений, а главное, откровенностью. Как император, царь всея Руси, мог позволить себе так открыться?

Этот холодный, объективный, политический разбор событий не уставал меня удивлять. Почему он призвал меня в свидетели, как если бы я был одним из особых советников его правительства? – спрашивал себя я. В чем заключалась стратегия царя? Чего он добивался? В этих поразительных откровениях наверняка скрывалась ловушка. Я держался настороже.

– Ваше Величество, я не революционер, я всего лишь человек, любящий свободу и справедливость.

– Возможно, это еще хуже, – сказал царь, – ты воплощаешь постоянный мятеж, непрерывное кипение, ты упорно все подвергаешь сомнению!

– Нет, государь, тот Пушкин умер! (увы, добавил я про себя). Могу ли я представить вам нового Пушкина? – с долей театральности добавил я.