Тайный дневник Натальи Гончаровой

– Генерал Бенкендорф настолько одержим идеей сделать из меня идеального висельника, профессионального террориста, что убеждает собственных шпионов в том, что я крамольник… Один из его агентов, некий Локателли, писал: «Все чрезвычайно удивлены, что знаменитый Пушкин, который всегда был известен своим образом мыслей, не привлечен к делу заговорщиков!»

– Бенкендорф необразованный невежа, он профан, как я тебе уже говорил; единственный доступный ему способ просвещения – это читать книги, которые он подвергает цензуре! – заявил император.

Затем он надолго впал в задумчивость, посмотрел на меня и вдруг произнес:

– Пушкин, с этой минуты я торжественно отменяю и окончательно запрещаю любую касающуюся тебя цензуру!

Пораженный, весь красный от смущения, я не знал, что ответить. Хотел рассыпаться в тысяче благодарностей, но едва я попытался набрать в грудь воздуха, как монарх спокойно и величественно добавил:

– Отныне твоим единственным цензором буду я.

В ошеломлении я сумел лишь пролепетать:

– Хорошо, государь.

– Странное дело, – промолвил император, вглядываясь в меня, – ведь твои друзья-декабристы так тебя и не приняли. Они не относились к тебе всерьез; для них ты оставался всего лишь поэтом, мечтателем.

– В сущности, государь, и я пришел к такому заключению!

– Без сомнения, их смущал твой образ жизни: ловелас, пьяница, игрок… В их глазах ты имел мало общего с той материей, из которой создают истинных революционеров, способных перейти к действию! Мои слова, возможно, унизительны для тебя, Пушкин, но… весьма успокоительны для меня! – заключил император, разразившись смехом. – А еще им не нравилось, что ты в душе националист… Нет, нет, это уничижительное слово! Ты истинный славянофил. Этот национализм у тебя, как и у меня, течет в крови. Несмотря на все, что противопоставляет нас друг другу, это то, что в нас есть самого священного. Я вижу, что у тебя высокое и благородное представление о России.

Твоя жесткая позиция относительно Польши, которая воинственно вымогает свою независимость, доставила мне удовольствие, но ты доводишь ее до крайности, когда предлагаешь уничтожить их всех!

Однако твоя поэма на годовщину Бородинского сражения пришлась мне очень по нраву:

Ваш бурный шум и хриплый крик
Смутили ль русского владыку?
Скажите, кто главой поник?
Кому венец: мечу иль крику?
Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали —
Смотрите ж: все стоит она!
А вкруг ее волненья пали —
И Польши участь решена…