Тайный дневник Натальи Гончаровой

– Дантон или Робеспьер, одно и то же. Они пожелали одним взмахом волшебной палочки устранить и своего короля, и своего Бога; главным образом твой Робеспьер, который решил заменить его помпезным именем «Верховное Существо»; «толкуй нам про какое-то «Верховное Существо», – произнес царь, подражая народному говору кучера. – Он воображал, что придумал нового Бога, Бога мирского, – расхохотался он. – А теперь выслушай небольшую историю о том, что произошло восьмого июня тысяча семьсот девяносто четвертого года. Чтобы восславить пресловутое «Верховное Существо», Робеспьер велел воздвигнуть монументальную статую; он велел ее прикрыть, чтобы в нужный момент добиться эффекта неожиданности; и вот он поджигает покрывало, в которое ее обернули; перед всеми предстает огромная бесформенная масса, почерневшая от дыма: комический эффект обеспечен!

– Скажи мне, Пушкин, чего на самом деле хотел твой Пугачев? Занять мое место? Даже не его, – улыбнулся царь, – а место Екатерины! Это напоминает мне басню Лафонтена «Лягушки, просящие себе царя»; они были недовольны своим правящим монархом и попросили Юпитера послать им другого, тот послал им журавля, а журавль

Ловил, губил
и в удовольствие глотал лягушек.

Такова мораль баснописца, но также и мораль Истории, Пушкин!

Я понял, в чем заключалась воля царя: представить восстание чем-то незначительным и банальным, свести его к стихийному и непродуманному народному бунту. Тонкий ценитель французского языка, император выбрал слово «émeute» – «бунт» отнюдь не случайно; оно означало, что еще в тот момент, когда эта вспышка недовольства только зародилась в чьем-то сознании, она уже самым жалким образом провалилась и так никогда и не стала настоящей революцией.

– Я сообщу тебе свое мнение, – сказал царь, беря в руки мою рукопись…

* * *