Тайный дневник Натальи Гончаровой

– Хорошо, – сказал очень довольный император, – так вот, слушай меня хорошенько: народ – это лед; вода – это бунт, а водяной пар – это революция! Таковы три состояния материи: твердое, жидкое, газообразное. Из одного переходят в другое. Ты следишь за моей мыслью, Пушкин?

– Безусловно, безусловно, государь.

– А если говорить более серьезно, пойми, Пушкин, что искусство политики для царя, желающего защитить свою власть, заключается в поддержании этого тонкого равновесия между тремя состояниями; при малейшей ошибке начинается кипение… Стоит тебе достичь и перейти пресловутый критический порог, как ты поколеблешь это хрупкое состояние, а в результате пожнешь Французскую революцию!

Замысловатые доводы царя меня совсем не убедили, но сам он меня позабавил.

– Пушкин, – сказал император, – ты меня удивляешь, ты, которого я считал таким тонким, ты, которого я не устаю превозносить как одного из умнейших людей России, как можешь ты верить в нелепости, которые я только что наговорил! – воскликнул он с громоподобным смехом.

– Прошу меня простить, государь, но, слушая вас, я подумал, что ваше блистательное рассуждение не безынтересно; оно выражает глубокую эволюцию вашего представления о власти.

– Это частично верно, Пушкин, но тут дело куда более деликатное: в нашей империи крепостные ненавидят дворянство, да и я тоже испытываю к ним недоверие…

– Могу ли я спросить о причинах, государь?

– Аристократы должны составлять основу, становой хребет России; у них есть и защита, и привилегии, а что они делают? Князь Трубецкой, не к добру будет помянут, позволяет себе замыслить и возглавить заговор, цель которого – государственный переворот. И потом, вспомни, из ста тридцати одного осужденного декабриста большинство были дворянами, а это уже предел всему!

– Это естественно, государь, вы отняли у них власть.

Император всерьез занервничал.

– Власть, власть, у них это слово вечно с уст не сходит, таково их главное наваждение. Но что они стали бы делать с этой властью? – вопросил император, мало-помалу теряя самообладание и возбуждаясь от собственных слов.

Он прохаживался взад-вперед по огромному кабинету, размахивая руками, и, казалось, обращался к невидимой аудитории, постоянно указывая и тыча пальцем в воображаемого виновника среди этой публики… На протяжении его вдохновенной речи я держался невозмутимо: зная императора, я ждал окончания грозы. Император, успокоившись, снова заговорил, словно речь шла обо мне: