Тайный дневник Натальи Гончаровой

– Как, разве ты не видишь, что наше положение почти одинаково? В пьесе говорится о заговоре, замысленном Цинной, которого император Август приблизил к себе, хотя убил его отца. Два друга Цинны, Максим и Эмилия, готовят покушение; император Август, к своему величайшему изумлению, обнаруживает, что именно двое его самых близких протеже составили заговор с целью убить его. Как поступить? Покарать или простить? Кстати, ты прекрасно знаешь, Пушкин, что любой выбор есть пародия; делаешь вид, что колеблешься, создаешь видимость душевных терзаний, но на самом деле ты давно уже принял решение; Август склонится к милосердию, что является самым трудным выходом. Это ложная дилемма, потому что настоящим его наваждением всегда была слава… Он очень умен и думает только о том, каким предстанет в памяти будущих поколений: он желает вписать свое имя в Историю, чтобы века спустя о нем говорили: «Ужасный заговор угрожал жизни императора Августа, и, несмотря на то, что суровое наказание напрашивалось само собой, император великодушно простил заговорщиков».

Император произносил речь, словно по-прежнему обращался к воображаемым зрителям; внезапно он повернулся к Александру и бросил на него пронзительный взгляд, будто желая прочесть его сокровенные мысли.

– Но я, – сказал царь, – я не Август, а ты, Пушкин, которого я осыпаю милостями, защищаю и поддерживаю финансово, надеюсь, ты не Цинна!

Александр побелел как полотно; оцепенев, он не осмеливался шевельнуться. В его голове смешались собственные дерзкие стихи, особенно поэма «Вольность», которую нашли у друзей-декабристов, а также открытое письмо почт-директору Булгакову, переданное генералу Бенкендорфу; в этом письме он высказывал скептическое отношение к религии, граничащее с атеизмом.

– Видишь ли, Пушкин, должен смиренно признаться, что я неспособен уподобиться императору Августу, я простой император, весьма уязвимый, несмотря на свои два метра роста, – он заговорщицки подмигнул Александру. – Я не умею ни прощать, ни проявлять милосердие, – заключил царь.

– А почему, государь? – осмелился спросить Александр.

– Потому что, как и в пьесе «Цинна», когда гидре отрубают голову, вместо нее вырастает тысяча новых! Во мне нет ни мужества Августа, ни его величия души; Август – вымышленный персонаж, но в моем положении что бы он сделал? Я желаю защититься надежной броней, я не герой, так что прилежно и слепо последовал совету моего министра Бенкендорфа: проявить крайнюю осторожность… При этом я довольствовался тем, что приговорил к смерти всего пятерых из них ради показательного примера, а от остальных избавился, услав их в Сибирь, ведь нужно показать себя человечным! – объяснил царь по-прежнему цинично.

Да уж, у царя не было ничего общего с Августом. Это истинная правда, подумал Александр; Август колебался, раздумывал, прощал заговорщикам; Николай Первый в тех же обстоятельствах карал, накладывал санкции и выносил немилосердные приговоры; он, так стремящийся сравняться со своим знаменитым предком Петром Великим, навсегда останется Николаем Малым!

Император подошел к Александру, понизил голос и тихо проговорил, как если бы речь шла о государственной тайне:

– Должен признаться: я просто-напросто боюсь трагически погибнуть, как это часто случалось в нашей семье! Да, ты правильно расслышал: я сослал их в Сибирь, потому что не хотел закончить, как двенадцать моих прославленных предков, зарезанных, задушенных или отравленных. У меня аллергия на смерть, – со смехом признался царь. – Мне кажется, что жизнь прекрасна и стоит того, чтобы ее прожить! И я надеюсь насладиться ею еще немного… Выпьем, Пушкин, и провозгласим тост: «За жизнь!»

– «За жизнь», – механически повторил Александр.

– Меня упрекают в том, что я холоден и бесчувственен, но ты ведь можешь засвидетельствовать обратное, Пушкин? Видишь ли, я обречен на вечное непонимание.

– О нет, нет, государь, – с улыбкой запротестовал Пушкин, – просто иногда вы непредсказуемы!

– «Непредсказуем», «непредсказуем», – задумчиво повторил царь. – Гениальное определение, спасибо, Пушкин. Оно станет моим сезамом, моей волшебной палочкой; отныне, когда мои министры спросят моего мнения, я отвечу: «Не знаю, все зависит от обстоятельств, это непредсказуемо!» Видишь ли, Пушкин, я тогда от всего устал, но мой блистательный Уваров тоже нашел волшебную формулировку: «Православие, Самодержавие и Народность!» Таким образом, я могу отдыхать…

Император наполнил два бокала. Чокнулся с бокалом Александра и, выпив до дна, сказал:

– За вечную Россию! Кстати, знаешь, почему, произнеся тост, чокаются?

– Нет, государь.

Царь обожал изображать из себя ученого:

– Изначально в Библии евреи праздновали шабат, совершая жертвенные возлияния; так, царь Соломон, принимая свою возлюбленную – красавицу царицу Савскую – по вечерам в пятницу, имел обыкновение сталкивать свой золотой кубок с ее, произнося традиционное «ЛЕХАИМ», что означает «ЗА ЖИЗНЬ».