Тайный дневник Натальи Гончаровой

– У нас есть своя миссия, государь, мы должны освободиться, утвердить нашу самобытность, иначе наше раболепство станет не только вредным, но и опасным, как если бы мы внезапно пренебрегли многими веками русской цивилизации.

– Браво, браво, Пушкин. Ты прав! Мой предок Петр Великий увлекся западной культурой, которую считал вершиной всего. Что до Екатерины Второй, она была очарована французскими философами; один утерял славянскую душу, другая отказалась от славянского мышления. А ты, поэт, сумеешь ли дать мне определение славянской души, не утомив перечислением кучи штампов, очевидностей и всяческих трюизмов?

– Я не хочу прятаться за какими-либо уловками; мне не удастся в точности определить, что она такое, но с уверенностью могу утверждать, что она вовсе не уваровская триада «Православие, Самодержавие, Народность»! Не впадая в долгие раздумья, могу лишь сказать: говоря о славянской душе, я предчувствую на горизонте бесконечность!

– Очень красиво! – заметил царь.

– Государь, ваш прославленный предок Петр Великий объездил всю Европу и привез оттуда лишь «самое содержательное», по выражению Рабле. Теперь вы, Ваше Величество, его достойный наследник, должны осуществить слияние Запада и Востока; такова предназначенная вам историческая миссия, именно вы, государь, подобно Гелиосу, должны ухватить бразды и повести солнечную колесницу России.

– Ты заговорил весьма поэтично, Пушкин! Я только надеюсь, что не закончу как его сын Фаэтон, который эту колесницу перевернул и устроил апокалипсис неба и земли!

– Ваше Величество слишком снисходительны, я хотел лишь выразить то, что глубоко чувствую… Но настоящая проблема не в том, – осмелился добавить Александр.

– Слушаю тебя, Пушкин, я весь обратился в слух…

– Что мы будем делать с вечными ценностями человечества, которым французы дали бессмертие: Свободой, Равенством и Братством. Как мы применим эти ценности и как позволим им расцвести на просторах России?

– Ты утомляешь меня, Пушкин, и раздражаешь, постоянно повторяя одни и те же идеи! Клянусь, это же пситтацизм[62]! – сказал император, поглаживая усы. – Я тебе уже ответил и все разъяснил, – устало добавил он.

– Защищенное, привилегированное сословие, у которого есть все, как вы сами подчеркнули, сословие, которое воспроизводит само себя на протяжении веков, и вдруг, словно внезапно что-то осознав, решает пересмотреть общественный порядок – это нечто небывалое в истории! В этом величайшая самобытность русского народа, народа непредсказуемого!

Едва Александр произнес это слово, как пожалел, что не прикусил язык.

– Признаю, что тебе не занимать ни чувства юмора, ни нахальства, – подхватил царь, – неужели ты забыл, о чем мы говорили: девяносто пять процентов заговорщиков были дворянами, а их вожаки тоже были не абы кто… Одни князья крови, дорогой мой Пушкин! А главное, самый знаменитый из них, князь Сергей Трубецкой. Он-то и должен был возглавить бунтовщиков. Но в последний момент не явился и подвел их! Хватило ли у него ума или не хватило смелости? И это ты называешь «непредсказуемостью русского народа»? Несмотря на твои утопические и безумные воззрения, ты мне нравишься, Пушкин, ты настоящий романтик! Вообще-то ты уже раз десять заслужил смертного приговора, или же я должен бы отправить тебя в Сибирь за все, что ты мне наговорил, но ты как глоток свежего воздуха в душной жизни императора!

– Спасибо, спасибо, Ваше Величество, за то, что вы меня терпите!

– Твои мысли касательно народа опасны. Не играй с огнем, Пушкин, – неожиданно вспылил император. – Где ты увидел какую-то революцию во имя твоих великих принципов свободы и справедливости? Все это пустые выдумки, разве что речь идет об античной Греции! Твои декабристы замыслили дворцовый переворот, который я задавил в зародыше.

Вместо того, чтобы присягнуть в верности мне, Николаю Павловичу, царю всея Руси, они предпочли моего брата, великого князя Константина, этого слюнтяя! Пойми наконец, все сводится к делам семейным… Видишь, Пушкин, как это далеко от твоих идеалов.

– Ваше Величество, французы совершили народную революцию, хотя руководила ею и организовала мыслящая буржуазия: Монтескьё, Вольтер и Дидро; я сознательно не упоминаю Руссо, ибо он был чистейшим идеалистом.