Тайный дневник Натальи Гончаровой

Александр отчетливо представлял, что хотел сказать, и не позволил себя сбить:

– Некоторые из них богаты, и даже очень богаты. Вы должны признать, государь, их безусловное великодушие. Вы ставите им в вину предательство и вас, и своего сословия! Но они, напротив, хотели помочь вам и посодействовать в ваших усилиях по проведению реформ. Вы же сами только что со мной об этом говорили. К тому же они не отрекаются от своего сословия, потому что именно дворянство как привилегированная часть общества должно хранить верность своей миссии улучшить судьбу самых обездоленных.

Государь, существует основополагающее различие между русским дворянством и французским, которое желало сохранить все свои привилегии, за исключением той пресловутой ночи четвертого августа одна тысяча семьсот восемьдесят девятого года, когда в великом порыве к равенству они решили от этих привилегий отказаться.

– Ошибка, Пушкин, ты ничего не понял; на самом деле они искали в точности того же самого, что и я: славы, славы и еще раз славы! Мы все персонажи Корнеля, – сказал царь, довольный удачно вставленной репликой. – Ты забываешь, и наверняка сознательно, что русские дворяне были заражены французскими философами!

– Но, государь, нельзя упускать из вида, что в мировой истории только в России наиболее зажиточное сословие желает стать вдохновителем и инициатором глубоких общественных перемен, потрясения установленного порядка; оно не довольствуется отказом от своих привилегий…

– Именно это меня и беспокоит: что мы окажемся единственными в мире! – иронично откликнулся царь. – Видишь ли, Пушкин, после восстания декабристов я утратил всякое доверие к аристократам.

– Однако они же ваши овечки, – возразил Александр, решив юмором немного разрядить атмосферу.

На что царь ответил ему в том же тоне:

– Может, и так, но вы странная паства! – бросил император, очень гордый своим остроумием.

– Государь, я вам уже говорил: мы ваши верноподданные.

– Ты-то возможно, но посмотри, кто были заправилы: князь Волконский, граф Орлов, князь Оболенский. Я тут подумал: на самом деле мы, конечно, победили Наполеона, вынудив его уйти, но, уходя, он оставил нам либеральные идеи революции… Как греки, которые отступили, оставив на песчаном пляже Троянского коня! Наполеон, этот сын революции, отыгрался! Деспот, но деспот просвещенный, – добавил царь с восхищением.

Вдруг он резко сменил тему и спросил Александра:

– Кстати, Пушкин, скажи мне, почему ты один из редких славянофилов, в то время как все твои друзья, особенно Чаадаев, ярые защитники Запада? Бенкендорф, мой любимый шпион, – с улыбкой продолжил царь, – дал мне прочитать его знаменитые «Философические письма», которые тайно ходят по салонам. Автор весьма жестко о нас отзывается: он утверждает, что русская цивилизация не существует и никогда не существовала! Он совершенно сумасшедший. Он даже написал: «…у России нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего». Придет день, когда его запрут в клинике для душевнобольных…

– Государь, это верно, мы с ним сильно расходимся во взглядах; вот я романтик, – сказал Александр. – Я утверждаю, что Россия обладает собственными ценностями. Между тем, должен повиниться, я попал под сильное влияние ценностей, признаваемых в Европе, особенно во Франции. Мы, русские, словно корабль, слишком давно пришвартованный к западным мостам, боимся выйти в открытое море…

– Хорошо сказано, – улыбнулся император, – я буду руководствоваться твоей метафорой, выбирая новым девизом России старый девиз Парижа, еще с четырнадцатого века.

– Какой, государь?

– Fluctuat nec mergitur[60].

Александр добавил:

– Все очень просто, государь: начиная с семнадцатого века, мы безоговорочно восхищаемся Западом; мы стремимся копировать его во всех отношениях, и свое подражательство мы довели до карикатуры на его искусство жить. Мы разрываемся между Востоком и Западом; как на корабле, мы резко закладываем руль, и судно ложится то на правый борт, то на левый. Проблема в том, что нам, русским, всегда не хватало мужества принимать себя такими, какие мы есть, и сделать выбор; нам всегда казалось, что нужно следовать ориентирам Запада, нашего северного магнитного полюса.

Мы воображали, что нашли компромисс: нечто вроде синтеза двух полярностей; мы сделали из этого предмет нашей гордости, но, увы, разочарование не заставило себя ждать… Запад не был ни nec plus ultra[61], ни абсолютным эталоном. Всё это иллюзия, мы всегда будем бастардами западной цивилизации! О! прошу меня простить, государь!

– Продолжай, продолжай, это интересно, – сказал царь.

– Ваше Величество, мы должны пойти намного дальше, – продолжил Александр.

– Что ты имеешь в виду, Пушкин?

– Так вот: мы должны без ложного стыда утвердить наши собственные ценности!

– Браво, отлично сказано, Пушкин! – с воодушевлением воскликнул царь, наполняя бокалы.