Тайный дневник Натальи Гончаровой

Именно Наталья с тонкостью заметила мне, что эта протекция в действительности была императорской ловушкой. Находясь в непосредственной близости от императора, обязанный предъявлять ему все свои писания, прежде чем их публиковать, я оказался полностью в его власти. Подобно Бруту, сказавшему о Цезаре, что «его чары стали моим наказанием», я должен был понять это раньше! Надо мной вечно висел дамоклов меч, и имя ему было Николай Первый. Действуя в том же духе, мой самый верный друг Василий Жуковский часто призывает меня помедлить, вычеркнуть лишнее, убрать ненужное из опасения вызвать недовольство императора.

– Саша, надеюсь, ты понимаешь, что Жуковский тебя защищает: его положение наставника сына императора и его личного советника очень часто позволяло разрешить твои серьезные проблемы. Могу даже сказать, что именно благодаря ему император не отправил тебя в ссылку, когда ты подал прошение об отставке. Нежность к тебе Жуковского не знает пределов, он истинный старший брат, который множество раз помогал тебе выйти из тяжелого положения или критических ситуаций. Я почувствовала, мне кажется, я угадала меж вами особую общность; без обид, но он тоже был отверженным, ребенком аристократа от турецкой служанки, о которой поговаривали, что она бывшая рабыня. Конечно, это вас сблизило, потому что твои корни тоже нездешние. Вы оба «полукровки»! Эта схожая несхожесть с другими должна была вас сдружить, вы разделяете одно и то же «бастардство»! О, прости, я просто хотела пошутить! – спохватилась мать со смехом.

– Да, я знаю, матушка. Но любопытно отметить, что все вольные умы вроде меня всегда терпели мучения, преследования и невзгоды, независимо от страны и века: Сократ, Вийон, Шенье. Я отнюдь не пытаюсь стать на одну доску с этими гениями, но должен признать, что для человечества это некая константа… Не бывает счастливого гения. В сущности, я не могу понять, почему вам это все рассказываю?

– Видишь ли, Саша, ты пытаешься наверстать упущенное время; между нами пролегло долгое молчание; нужно всегда разговаривать с родителями, иначе потом будешь вечно жалеть, – наставительно произнесла мать, – тот же упрек я адресую и себе. Я могла бы воспользоваться жизненным опытом собственных родителей, но была слишком горда или слишком глупа. Мне хотелось бы задать своей матери тысячу вопросов об ее детстве: об ее радостях, развлечениях, о людях, у которых она бывала. Единственное, о чем она мне рассказала, – это о своем позднем замужестве: ей было уже двадцать восемь, отцу двадцать девять, он считался почти что старым холостяком. Но вот что самое удивительное: на ее век пришлось пять государей. Можешь себе представить? Две императрицы и три императора! Она пережила потрясающие исторические моменты, и я очень корю себя за то, что не расспросила мать об ее жизни.

– Но я, матушка, говорю не об истории; это поразительно, как искусно вы всегда меняете тему разговора. Я-то имел в виду бесценные моменты близости матери и сына. Вы меня покинули, предпочтя свою светскую жизнь. Вы всегда путали воспитание со строгостью, нежность с суровостью. Материнское чувство, если не считать Льва, вам незнакомо. Вам было довольно того, что вы ценили брата и хвалили его перед другими. С нашей сестрой Ольгой дело обстояло несколько иначе: вы занимались ею, чтобы приодеть, придать ей вид девицы на выданье. Вы обзавелись детьми, потому что так было принято, без всякого желания, чем и объясняется эгоизм вашего поведения. Я ни разу не почувствовал сердечного порыва; когда я приближался к вам, вы отстранялись и отталкивали меня с великой холодностью, если не с презрением.

– Я понимаю, что ты в праве держать на меня зло. Однако не все было плохим в том воспитании, которое я тебе дала; пусть ты упрекаешь меня за излишнюю властность, однако ты получил исключительное образование в Царскосельском лицее, где учились сливки русской элиты.

– Верно, но это не может ни заменить, ни возместить любовь матери к сыну.

– Я поняла, Саша, сколько можно твердить одно и то же.

– Мне казалось, вы так и не поняли.

– Ты доволен, Саша, ты свел счеты? Раз в тебе скопилось столько недовольства мной, значит, ты был очень несчастлив; теперь я осознаю, как ты должен был страдать. Я почти завидую твоей бабушке Марии Алексеевне, чьим любимцем ты был. Помню, как ты прятался в ее огромной корзине для шитья, словно котенок. Но, конечно, несмотря на всю свою ласку, она так и не смогла заменить моей материнской любви.

– Как раз наоборот, потому что вашей любви просто не существовало.

– Саша, если позволишь пошутить, знай, что бабушка… это идеальная мать; вот почему французы называют ее «grand-mère» – большая мать… Твоя была само совершенство, потому что не повторила с внуком тех ошибок, что совершила со мной! Понимаешь, я в некотором смысле была лишь эскизом! А вот чего ты, возможно, не знаешь: именно из-за моей лени и легкомыслия она сделала тебе королевский подарок!

– Какой?

– Твою няню Арину Родионовну.

– Как это?

– У меня не было времени и…

Я насмешливо ее перебил: