Тайный дневник Натальи Гончаровой

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье, (…)
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

По моему мнению, государь, это зашифрованное сообщение, и расшифровать его – просто детская игра: сие означает, что они готовят коллективный побег; Пушкин все продумал и организовал; по существу он говорит им: «Проявите терпение в вашей сибирской тюрьме, мы готовы помочь вам убежать!»

Всем известно, что декабристы его друзья.

– Невероятно, невероятно! – воскликнул царь.

Всякий раз, когда произносилось слово «декабристы», царь становился грустен, лицо его мрачнело; он потерял генерала Милорадовича, своего верного офицера, самого смелого, самого славного во всей его империи, убитого в тот самый момент, когда он пытался умиротворить мятежников и договориться с ними. И во время переговоров некий взвинченный, неуправляемый Каховский исподтишка сразил генерала.

– Мир его праху, – сказал царь и перекрестился.

В задумчивости он взял со стола убившую Милорадовича пулю, которую всегда бережно хранил как память, и покатал ее в пальцах.

– Невозможно поверить! Он не только обещал мне прямо обратное, но и письменно обязался не поддерживать никаких связей с ними и не принимать участия ни в одном подрывном собрании. Воистину, гони природу в дверь, она влетит в окно! Если ваши сведения верны, Бенкендорф, следует действовать быстро. Но как?

– Его нужно устранить, государь, – холодно произнес Бенкендорф, – это более неприемлемо.

Прибыл запыхавшийся адмирал Нессельроде и извинился перед царем. Бенкендорф красочно обрисовал ему сложившуюся ситуацию; царь задал вопрос:

– Что вы об этом думаете, адмирал?

Как ни удивительно, но адмирал Нессельроде оказывал покровительство молодому Александру Пушкину. История гласит, что, когда император Александр Первый отправил того в ссылку, адмирал вручил поэту исключительное рекомендательное письмо, адресованное его будущему начальнику, генералу Инзову, в котором выступал как пламенный защитник Александра; он находил ему оправдание в проказах юности, вплоть до заверений, что тот твердо встал на путь искупления. Он даже выдал ему карманные деньги на путешествие!

Адмирал Нессельроде пребывал в задумчивости и смятении чувств; он хорошо помнил пылкого поэта, когда его анархические и подрывные писания уже были замечены. Нессельроде в смущении сомневался, что ответить, ведь он знал другого Александра; он постарался выйти из положения, прибегнув к оправдывающей того шутке:

– Пушкин очень умен, государь, никто не может представить себе женатого революционера с кучей детей, который каждый вечер мирно возвращается домой к семье и в тапочках уютно устраивается у камелька!

Но тут Нессельроде опомнился. Не следовало противоречить царю; на сегодняшний день это был уже не тот Пушкин: агнец нацепил на себя волчью шкуру. Придется принимать решение. Адмирал больше не мог позволить себе ни малейшей сентиментальщины. Настоящие или вымышленные доказательства, представленные государю Бенкендорфом, свидетельствовали о том, что Александр стал очень опасен для государства, и генерал с сожалением пришел к выводу, что поэт должен исчезнуть.

Будучи оппортунистом, адмирал Нессельроде в корне сменил свою позицию:

– Я лишь могу присоединиться к мнению генерала Бенкендорфа. И действительно, речь уже идет не о безобидном памфлете или подстрекательском стишке. Этого требуют государственные интересы, – произнес он серьезным, торжественным тоном.

Нессельроде был другом царя, или же, по крайней мере, так делал вид сам Николай… у царя друзей не бывает. Человек крайне тщеславный, он, дабы облегчить тяжкую ношу венценосца, предложил… создать должность первого министра, на которую и метил. И сейчас наступил идеальный момент, чтобы доказать свою полезность.

– Черт побери! – сказал император.

Это были его любимые словечки, когда он хотел выразить глубокое удивление.

– Государь, нам предоставляется уникальная историческая возможность со всею элегантностью устранить главного оппозиционера империи, – продолжил Бенкендорф.

– Вы меня крайне заинтриговали!

– Так вот, ваше величество, у нас имеется шанс окончательно рассеять сатанинскую тень Пушкина, нависшую над империей.

– Вы же несерьезно, Бенкендорф, – сказал царь, едва сдерживая смех.

– Отнюдь, ваше величество.

– Бенкендорф, вы принимаете себя за Шекспира?

– Нет, государь, такова чистая правда. У меня было предчувствие, но, после того, как я глубоко изучил его «Историю Пугачева», оно переросло в уверенность.

Бенкендорф бесстыдно лгал. Он всего несколько минут назад получил отчет Булгарина.

– Могу вас заверить, государь, что его произведение вредоносно и пагубно для читателей в России.

– Объяснитесь, Бенкендорф!

– Вы сами, государь, предписали Пушкину сменить название книги на «Историю Пугачевского бунта». А значит, вы также пришли к мысли, что она может быть вредоносной.

– Разумеется, – ответил царь.