Тайный дневник Натальи Гончаровой

– Я прочел ее очень внимательно, как вы меня и просили, и отметил, что существует реальное духовное единомыслие казака Емельяна Пугачева и Пушкина.

– Выражайтесь яснее, Бенкендорф.

– Так вот, государь, разве не любопытно, что среди десятков, а то и сотен известных деятелей нашей России Пушкин выбрал именно жалкого казака, дезертировавшего из нашей армии? Главаря кровожадных бандитов, существо жестокое, лишенное чувств, которому удалось сподвигнуть миллион человек на бунт против нашей империи и создать армию из ста тысяч прекрасно организованных солдат?

– Кому это знать лучше, чем мне, – сказал царь.

Бенкендорф продолжил:

– Будто бы случайно он посвящает Пугачеву два произведения: этот «Пугачевский бунт» и другое, «Капитанскую дочку», в котором представляет его настоящим героем. Пушкину удалось вырвать у вас разрешение на свое путешествие. Очарованный этим бандитом, он отправляется по историческим местам, в Казань, где тот и совершал свои подвиги, а потом в Верду, воображаемую столицу пугачевской империи. В своем повествовании он смеет называть этого бандита «его честь»… Но это еще не все, государь…

Бенкендорф хотел собрать воедино все доказательства, компрометирующие Александра. Он продолжил:

– Прибыв туда, он подкупал рублями всех встреченных мужиков, чтобы услышать подробности об этом бредовом Пугачеве, который к тому же выдавал себя за воплощение царя Петра Третьего!

– Невероятно! Невероятно! Я никогда и представить себе такого не мог.

– И это тоже еще не все, тоже не все, государь, – повторил Бенкендорф. – Вы же читали, как и я… В его романе императрица Екатерина выставлена в смешном свете; создается впечатление, что ее непрочную власть может поколебать любое восстание; вся книга – это практически инструкция, как устроить революцию! И наконец, этого преступника, этого мужлана, этого грабителя, этого вандала Пушкин описывает как освободителя.

Бенкендорф ударился в патетику:

– Поверьте, ваше величество, на самом деле Пушкин – сеятель мятежа.

– Бенкендорф, а вам не кажется, что вы слегка переоцениваете Пушкина, а личная неприязнь подталкивает вас его демонизировать?

– Нет, нет, ваше величество, в этом-то и заключается его искусство сокрытия. Пушкин очень хитер. Не имея возможности действовать с открытым забралом, он маскирует свое бунтарство литературными творениями. Его вроде бы безобидные произведения скрывают подрывную мысль; если проявить излишнюю податливость, то яд проникает внутрь и начинает распространяться в умах. Добрый народ, покоренный литературной формой, не видит и не догадывается о мятежной сути его стихов. Только послушайте, государь, что он осмелился написать, разве это не касается лично вас и не тревожит?

Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись,
Иди, и с вервием на вые
К убийце гнусному явись.

Бенкендорф отличался особой порочностью: вместо того, чтобы прочесть царю написанную Александром окончательную версию, измененную и смягченную, а именно:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей, —

он прочел самую первую, весьма агрессивную, которую в свое время поэт написал против Николая Первого.

Бенкендорф снова заговорил:

– Разве это не прямой призыв к убийству, к бунту, к революции?

Не переводя дыхания, он продолжил:

– У меня есть еще одна новость, государь, – медленно произнес генерал, подготавливая театральный эффект.

Он сделал глубокий вдох и бросился в пустоту:

– Государь, я могу окончательно избавиться от Пушкина!

Царь приоткрыл рот от изумления, потом спохватился:

– Но, Бенкендорф, мы не можем устранить как по мановению волшебной палочки величайшего поэта России!

– Отнюдь, ваше величество, это возможно и даже очень просто. Пушкин в нарушение вашего указа собрался завтра драться на дуэли с Жоржем Дантесом!

– Невероятно! Невероятно! – раз за разом твердил император. – Как вы узнали об этом?

Изображая скромность, Бенкендорф сдержанно ответил:

– Я просто делаю свою работу, государь.

У императора дух занялся, однако он повел себя отрешенно и как бы безразлично; складывалось впечатление, что он не уделял особого внимания словам своих собеседников; в глубине души он радовался этой дуэли, которую сам же и запретил. Прекрасная возможность осуществить свою мечту: установить длительную и тесную связь с несравненной вдовой Натальей, как то делал на протяжении тринадцати лет его брат Александр со своей любовницей Марией Нарышкиной. Оставалось только не противиться усердию его советников. Если удача окажется на его стороне, дело предстанет несчастным случаем, ударом судьбы!

Царь сделал вид, что прощает Александра, и сказал:

– Александр Пушкин, безусловно, чувствует угрызения совести.

– Угрызения? – хором вопросили Бенкендорф и Нессельроде.