Тайный дневник Натальи Гончаровой

Разумеется, мать привила нам правила приличия; однако, когда я проделывала те же жесты, то по сравнению с этими дамами казалась самой себе обезьянкой; когда они говорили, то текучие, словно мед, слова будто сами слетали с их губ. Если я пыталась им подражать, то выглядела жалко и смехотворно. Я стала ясно осознавать значение и важность слова «культура»; она была истинным пропуском, позволяющим пересечь границы этого нового мира. Что до меня, то, несмотря на мои похвальные усилия, я лишь изо всех сил пыталась за ними угнаться – безнадежная затея! Они опасались увидеть во мне возможную завоевательницу и отказывались пускать меня в свой очень замкнутый круг. Я поклялась заполнить все мои пробелы, приводящие меня в отчаянье.

Однажды вечером я смотрела пьесу «Береника» Жана Расина, с которой меня когда-то познакомила Олимпа де Будри. Сам факт, что я видела, как молят, волнуются, рыдают персонажи, которых я себе воображала, – Антиох, Тит, Береника – стал для меня истинным откровением. Как и другие зрители, которые, как мне рассказывали, проливали слезы начиная с первого представления в 1670 году в «Бургундском отеле», я тоже без ложного стыда сжимала в руке мокрый от слез платок. И я была не единственной – мои соседки поступали так же.

«Береника» – это история палестинской царицы, которую любит римский император Тит; она отвечает ему взаимностью и хочет выйти за него замуж. К несчастью, закон римского сената запрещает ему жениться на иностранке; таков сюжет трагедии; помимо этого, Антиох, генерал Тита и его самый верный друг, тоже влюблен в Беренику.

Намного позже, уже встретив Жоржа, я поняла, что в этой пьесе поменялись роли: я была Береникой, а Антиохом был Жорж Дантес! Что до Тита, то им был одновременно император и… Александр; Тит рьяно выступал против этой запретной любви! Все смешалось в моей голове, я представляла себе Жоржа Дантеса, как он кидается на колени и покрывает поцелуями оборки моего платья, признаваясь в любви и умоляя: «Мадам, на мою беду, появился Пушкин и понравился вам![26]».

Мои соседки не понимали, почему после стольких слез я вдруг стала загадочно улыбаться. Супруга великого Пушкина, я думала, что нахожусь под защитой и в безопасности; ничего подобного, я была идеальной добычей. Моим единственным оружием была моя невинность и наивность! Дамы ревновали меня к тому, что не они стали избранницами Александра; если я нарушала священные традиции этикета или, к своему несчастью, грешила слишком большими культурными пробелами, они неизменно со всей жестокостью давали мне это понять; втихую, шепотком они твердили, что Александр совершил величайшую ошибку в своей жизни; его брак, вполне вероятно, обернется полным провалом! Они все этого желали, особенно замужние; их привлекали не столько его физические достоинства, сколько его ум, мессианская харизма, которая воспламеняла все вокруг, где бы он ни появился. В общении с ними я чувствовала себя смешной. Они нарочно делились намеками на комедии или трагедии, которых я не видела. Они бесстыдно выставляли напоказ свою культурность, чтобы меня подавить, унизить и выставить жалкой провинциалкой. Они читали наизусть знаменитые тирады, давая мне понять, что я не принадлежу к их касте и что разделяющая нас ступень слишком высока, чтобы не сказать непреодолима. Они получали коварное удовольствие, подчеркивая, что только моя красота вывела меня из безвестности. По их мнению, я была невежественна и только благодаря своим внешним данным смогла проникнуть в их круг, столь желанный для всей женской элиты. Мне на ум пришла забавная мысль: для этих городских молодых дам я была лишь «полевой мышью», сбежавшей из басни Лафонтена!

Любопытно, что чем больше я смотрела классических пьес, тем чаще подмечала связь между людьми из моего окружения и вымышленными персонажами, которые представали передо мной на сцене; этот феномен наложения превратился в привычку. Что я могла поделать? Я ни с кем не общалась; эти действующие лица вскоре стали моими друзьями, моими наперсницами.