Тайный дневник Натальи Гончаровой

Александр описал мне свои первые любовные волнения; его затворническое отрочество навеяло мне мысли о другом, не менее знаменитом: Царскосельский лицей стал для Александра тем же, чем замок Комбур для Шатобриана. Жизнь в интернате и одинокое существование в своей комнате несомненно обострили его чувствительность; в его памяти отложились два совершенно различных запаха: влажного и холодного мраморного коридора, ведущего в учебные помещения, и сладковатый, теплый дух, исходящий от навощенных парт в его классе. Юным мальчикам, оказавшимся в изоляции, почти в заточении на целых три года, достаточно было приметить светлую прядь, выбившуюся из прически шаловливой проказницы Марии, служанки директора, чтобы дать волю воображению. За столом в школьном буфете воцарялось упоительное молчание, когда пылкая цыганка Кармен с ее пышными формами подходила налить каждому стакан традиционного морса. Она едва задевала их, но стоило ей наклониться, и они чувствовали ее пьянящий запах и могли увидеть ложбинку между грудей… И наконец, каждое утро они поджидали царящую в их грезах великолепную Софью, молочницу, которая вместе с отцом привозила огромные бидоны со свежим молоком. С глубоким сожалением они смотрели, как она забирается обратно в свою тележку, лишь успев в тот момент, когда она поднималась на облучок, бросить украдкой взгляд на мелькнувшую розовую манящую щиколотку. Они так и представляли себе, как она, такая невинная и прилежная, мечтательно доит корову, массируя соски вымени… Эти нехитрые видения захватывали их, погружая в пленительный эротический восторг до следующего утра.

Постоянное утверждение собственного «я», вечная потребность в признании оставались при нем с раннего детства и до взрослых лет.

Что же до меня, я обзавелась досадной привычкой проживать некоторые события своего существования как бы через других людей – будь то героев прочитанных книг или персонажей увиденных театральных спектаклей. Это обыкновение не покинет меня до конца моих дней.

Однажды вечером мы пошли на знаменитую комедию Мольера «Дон Жуан». Для меня она стала открытием и озарением… Мне показалось, что я поняла психологию Александра в отношении женщин! Мольер словно специально прописал диалоги не для Дон Жуана, а для Александра, его двойника… Дон Жуан походил на него, если добавить душевной жестокости и коварства, но вычесть шарм и обольстительность. Были ли они равно нечестивы? Полное ощущение, что тело Дон Жуана накладывалось на тело Александра; так кто же в действительности сидел рядом со мной? Дон Жуан или Александр? Словно попав под власть миража, я смотрела на Дон Жуана, а со мной голосом чревовещателя говорил Александр… Я смотрела на Александра и слышала Дон Жуана! Это было поразительно.

На сцене он держал в руках огромную ромашку, и я видела, как он обрывает лепесток за лепестком: Елизавета Воронцова, госпожа Керн, Долли де Фикельмон, Аграфена Закревская, Александра Россети и так далее. Стоило упорхнуть одной, появлялась другая! Занавес упал – антракт.

Александр никогда еще не видел меня такой внимательной и сосредоточенной на театральном представлении. Дон Жуан с безмятежным цинизмом рассуждал о месте женщины в этом мире; она более не была личностью – он низводил ее до предмета потребления.

Прежде всего он прославлял непостоянство:

– Как! Ты хочешь, чтобы мы связывали себя с первым же предметом нашей страсти?.. Превосходная затея – поставить себе в какую-то мнимую заслугу верность! [29]

Я искоса глянула на Александра, подстерегая его реакцию. Ему было очень не по себе, он напустил на себя непринужденный вид, как если бы происходящее ни в коей мере его не касалось. Наши взгляды встретились, я насмешливо разглядывала мужа; его смущение стало очевидным.

Я успела ему сказать:

– Вы слышите, Александр?

В то же время я с силой пнула его в лодыжку; он сдержал крик, но стоически вытерпел.

Дон Жуан продолжал рассуждать о достоинствах обмана:

– Постоянство годится только для чудаков. Любая красавица вольна очаровывать нас.

В глубине души Александр как мастер диалектики наверняка был восхищен этим воспеванием непостоянства. Он тоже вполне был способен на такой изящный логический выверт! Дон Жуан стал его глашатаем и освящал всеохватные аппетиты Александра, не признающего различий в происхождении…

– Меня, например, красота восхищает всюду, где бы я ее ни встретил.

Театральный суфлер в этот момент подсказал бы Дон Жуану:

– В Санкт-Петербурге, Москве, Крыму, Одессе, Киеве…

И следующая реплика:

– Пусть я связан словом, однако чувство, которое я испытываю к одной красавице, не заставляет меня быть несправедливым к другим.