Тайный дневник Натальи Гончаровой

Каждой стычкой Александр напоминал ей о своем существовании; если она хочет завладеть им, то пусть имеет в виду: он не абы кто… Он официально заявлял ей, что каждая дуэль была отмечена печатью его ослепительного пребывания на Земле. Так он доказывал себе, что сам себе хозяин. Его дуэли не были попытками самоубийства – они были его решениями, проявлением его воли; и ни Бог, ни его сообщницы-Парки не имели к ним никакого отношения. «Бог навязывает мне рождение, но я выбираю свою судьбу», – злорадно думал Александр. Поступая подобным образом, он утверждал вечность своего существования. Увы, ну почему он вступил в конфронтацию с Жоржем? Враги Александра, и Булгарин среди прочих, обвиняли его в том, что он строит из себя романтического героя по примеру своего кумира Байрона: оба бросали вызов смерти и смело шли ей навстречу; в каком-то смысле они одержали победу, сами распорядившись своими жизнями и навсегда оставшись в памяти потомков.

Александр устал от своего существования; на его долю пришлось слишком много страданий, бед и неудач. Тучи сгущались, жизнь становилась невыносима. Он по собственной воле решил положить ей конец этой дуэлью, которой он желал и чей неизбежный исход он предчувствовал.

Данзас, его секундант, по минутам описал мне произошедшее. Наблюдая за всем с обостренным вниманием, он пришел к выводу, что в поведении Александра в тот момент не было ничего, отданного на волю случая. Таково конкретное, фактическое и неоспоримое доказательство того, что Александр сознательно и обдуманно выбрал момент, когда он навсегда покинет столь милую его сердцу землю России.

Александр, Хозяин Часов, завладел стрелками, став Хозяином Времени, он высмеял Смерть и провел Бога. Я нашла фантастическую и очень смешную сказку, которую один из его почитателей – верх иронии! – прислал ему за несколько дней до кончины; она была озаглавлена «Бог, Смерть, Дьявол и Пушкин». Сказка была данью почтения пушкинскому вызывающему отношению к смерти.

Он не знал меры ни в чем: от дочери кабатчика, родившей ему ребенка, до великосветских княгинь – он прошелся по всем. Кстати, своего потомка он достойно обеспечил, но тот, увы, так никогда и не узнал имени своего знаменитого отца.

Поговаривали, что даже императрица не осталась равнодушна к его чарам. Во всяком случае, Александр чуть чувств не лишался всякий раз, когда ее видел, – она совершенно его обворожила.

Оправданно ли сравнение его с Дон Жуаном, которое не выходило у меня из головы? Возможно, моя ревность и нетерпимость не давали мне увидеть истину? Конечно, Дон Жуан был циник, жуир, эпикуреец, смутьян и развратник, в то время как Александр был фигурой трагической в своем отчаянном стремлении к абсолюту, в поиске той идеальной женщины, которую он ждал, но так никогда и не встретил.

Разумеется, его любовные победы грешили легкомыслием и ветреностью, но они казались такими ребяческими и невинными, что еще немного – и я готова была все ему простить. Странный Александр, бросающий вызов смерти, то есть Богу! А может, в глубине души он был верующим? Не был ли агностицизм, который он выставлял напоказ в кругу друзей, лишь данью обстоятельствам? Этакой модной позой? Способом утвердить свою независимость, проявить социальное фрондерство? Если только своими вызовами он не упрекал Бога в том, что тот создал его с такой неблагодарной внешностью. Господь позабыл о нем, и он мстил!

Да, мой Саша был трогательным; навязчивое желание овладеть всеми незнакомками представляло собой род недуга. Это походило на бесконечный бег; от чего он бежал? От чего пытался ускользнуть? Хотел ли увериться в своей способности обольщать? Старался ли отыграться за свои физические недостатки по сравнению с придворными красавцами? Стремился ли доказать, что, вопреки всему, обладает превосходящими мужскими достоинствами?

* * *

– Саша, откуда это навязчивое стремление покорять?

– Я не стремлюсь покорять, я просто хочу нравиться; все хотят нравиться; таково присущее любому из нас преувеличенное представление о собственном «я»; мужчины хотят нравиться женщинам, женщины мужчинам, дети родителям, слуги своим господам и так далее…

– Слово «нравиться» ни о чем не говорит; вы принимаете себя за Мольера?

– Почему за Мольера?

– Это он сказал: «Хотел бы я знать, не является ли правилом всех правил желание нравиться».

– Знаю, знаю, это не слишком оригинально. Расин сказал приблизительно то же самое: «Главное правило – это нравиться и волновать».

– «Волновать» куда интереснее, такова ваша стратегия, не так ли? Но, Саша, я говорю с вами не о литературе или ваших достоинствах писателя, которые очаровывают ваших читательниц. Можно подумать, вам недостает признания; я имею в виду ваше отношение к женщинам.

– Но мы же все стремимся покорять, и вы первая, Наталья.

– Нет, мне это совершенно без надобности; я-то красива! – дерзко сказала я. – А вот вам приходится возмещать.

– Откуда такая жестокость?

– А вы разве не жестоки со всеми вашими похождениями?

– Я хочу нравиться, чтобы другие меня приняли, а также потому, что я боюсь одиночества.