– Наконец-то искреннее начало исповеди… Продолжайте, продолжайте, сын мой, я вас слушаю!
– Не смейтесь, я ведь не имею внешности Аполлона, но опытным путем я установил, что мой шарм неплохо срабатывает.
– На самом деле, говоря вашими же словами, вы постоянно ищете признания; признания вашего таланта, вашего положения в обществе и при дворе, вашей мужской состоятельности. Только слабые мужчины пытаются успокоиться на этот счет. Такое впечатление, что вы вечно соревнуетесь.
– Чего вы хотите, не так легко избавиться от своей натуры, от преувеличенного представления о собственном «я»!
– Всякий раз, когда я слышу слова «натура», мне на память приходит басня Лафонтена.
– Какая именно?
– Эта ужасная и жестокая басня «Лягушка и скорпион». Лягушка спасает тонущего скорпиона, помогая ему перебраться через реку. В тот момент, когда они добираются до берега, скорпион смертельно жалит лягушку, а, когда та спрашивает у него: «Почему?», скорпион отвечает: «Такова моя натура!»
– Не вижу связи с нашим разговором, – сказал Александр.
– Подумайте хорошенько и увидите, – ответила я.
Эта бесконечная чехарда с женщинами была сродни пресловутому «развлечению» Паскаля. Александр был живым его воплощением: его лихорадочность, амурные истории, дуэли, игра, охота, поэзия, весь его романтический мир в сущности сводился к отчаянным попыткам обмануть судьбу; именно такое определение и дает автор «Мыслей» и «Писем к провинциалу» понятию «развлечение». Возможно, действуя подобным образом, он пытался избавиться от мыслей о главных проблемах существования человека – о Боге и о Смерти. О чем он думал, мечась от добычи к добыче? Надеялся ли найти ту, которая соединила бы в себе все качества, какими он наделил женщину своей мечты? Я могла бы ответить ему:
– Но ведь я она и есть! Вы искали меня, вы так желали меня, и вы наконец меня нашли!
Александр упорно, наперекор всему, лепил в своем кипучем воображении образ этой фантасмагорической женщины – если только, будучи эстетом, не искал Идеал Красоты.
Как-то на званом вечере одна женщина поразила его своими познаниями в классической литературе. Она была красива, с головокружительным сладострастным бюстом, в облаке экзотических духов. Александр в мечтах мгновенно унесся с ней в дальнее странствие! Другая прочла ему несколько выбранных наугад стихотворений Байрона и с восторгом рассказывала о славном и трагическом конце поэта. И вот Александр душою умчался туда и тоже сражался, защищая тот же идеал: свободу греческого народа от турецкого гнета. Байрон испускал дух у него на руках… Александр уже сочинял новую романтическую трагедию, прекрасная незнакомка смотрела на него, и он уже был влюблен! Но любимым предметом его охотничьих устремлений были холодные и умные красавицы вроде госпожи Карамзиной, в которую он влюбился, будучи еще совсем юным, или баронессы фон Крюденер с ее статью мраморной статуи. О ком же думал он, когда писал эти строки:
Умом он превосходил свою добычу; обширность его познаний производила ожидаемый эффект; его речь неожиданно начинала струиться, как мелодия, слова превращались в музыкальные ноты, он больше не говорил, а ворковал!
И сдержанная поначалу красавица мало-помалу оттаивала, одаривая его первой улыбкой; затем несколько ловких намеков на ее притягательные прелести вызывали у нее румянец. И наконец, в духе Ронсара, прославляющего великолепие расцветающей розы, которую, однако, вскорости погубит время, он заговаривал о неизбежном увядании ее юной красоты…
Сравнение с цветком, который распускается, вянет и умирает, отличалось редкой банальностью. И он не забывал в энный раз продекламировать:
–
Эффект был гарантирован! По этому поводу кто-то написал: «Первый, кто сравнил женщину с розой, был гением, второй – дураком».
Чтобы закрепить свой триумф, Александр, предложив предмету своего интереса самой выбрать тему, разыгрывал свой коронный номер: он импровизировал стих. Дама была покорена, победа обеспечена!
Когда Александр являлся на бал, начинался истинный спектакль. Он превратил обольщение в искусство. Согласно твердо установленному церемониалу, он заходил в зал, как маленький петушок, приподнимался на шпорах, чтобы казаться выше, большими шагами пересекал открывшуюся перед ним сцену, устремив глаза на горизонт, словно хотел присоединиться к ожидавшим его друзьям.
Казалось, он ни на кого не обращает внимания; однако, не замедляя шага, он выискивал и подмечал свои будущие жертвы. Потом приостанавливался, медленно оборачивался, обводил взглядом собравшихся, и подобно беркуту устремлялся на свою добычу!