Тайный дневник Натальи Гончаровой

Не имело значения, была ли то робкая юница, впервые вышедшая в свет, замужняя дама, чинно сидящая рядом с супругом, графиня в поиске приключений, респектабельная княгиня, еще не утерявшая привлекательности, путешественница в ожидании отъезда…

Каждая женщина была завоеванием, грядущим увлечением, возможной музой. Александр никогда не смотрел на избранную мишень; непринужденно, с отсутствующим видом он делал вид, что ищет свободный стул, вздыхал и располагался рядом с ней! Но предварительно он любезно кланялся и с чуть заметным движением головы изображал приличествующую улыбку, знак признательности, принятый между аристократами. Затем представлялся, словно все не знали, кто он, и заводил беседу:

– Прошу прощения, сударыня, но я очень плохо вижу вдаль, не князь ли это Мещерский с графиней Фикельмон вон там?

Молодая женщина со всей готовностью начинала тянуть шею, пытаясь разглядеть искомую пару. Каков бы ни был ответ, за ним следовала весьма уместная шутка, а за ней остроумное замечание касательно до смешного замысловатого платья одной из присутствующих дам. Избранница, чувствуя, что вступает в тайный сговор, выражала радость соучастницы. «Улыбка – это победа» – таков был девиз Александра!

Он постоянно находил повод сравнить собеседницу с Татьяной, героиней поэмы «Евгений Онегин». Таким образом ему представлялся случай продекламировать отрывок; дама была польщена и очарована: знаменитый поэт Пушкин читал ей свои стихи, как тут было не растаять?

Она буквально упивалась его словами, то и дело кивая в знак согласия. Голос Александра становился более низким, мягким и глубоким. Он играл им, словно рассказывал ребенку сказку, чтобы тот легче заснул. Таков был его классический образ действий. Он уже оценил свои шансы на успех и восприимчивость собеседницы; предваряя благосклонный прием, он уже успел украдкой назначить ей свидание.

Все более завороженная, она даже не слышала больше стоящего за ее спиной мужа, окликающего ее с властным и раздраженным видом; не оборачиваясь, она сухо бросала ему:

– Поговорим об этом позже!

Я наблюдала за Александром, он импровизировал стихи, прославляющие красоту его избранницы, все более ослепленной; он прекрасно замечал производимый им эффект. Его речи уже не предназначались красавице, казалось, он опьяняется собственными словами, обращаясь к вымышленному, фантасмагорическому существу; он впадал в транс. Обольститель Александр жил в другом мире, для него все дело было в риторических экзерсисах.

Он покорял женщин с беспечным изяществом, тонкостью, легкостью, я бы даже сказала, с непринужденностью. Он мимолетно касался, прилеплялся и упархивал одним взмахом крыльев. Глагол «порхать» идеально его описывал! Постоянное стремление обольщать было его второй натурой; он жил им, оно было частью его самого. Хотя он продолжал посылать мне совершенно банальные письма и чудесные, незабываемые стихи, в которых он лишь изменял имена, я точно знала, что во время своих поездок он, как истинный лепидоптерофил – в просторечии коллекционер бабочек – накалывал на свои булавки все встречающиеся ему разновидности, выбирая наиболее редкостные: дочек князей или графов, для которых он приберегал самые пламенные послания, но даже служанки были предметом его охоты. Откуда эта лихорадка профессионального Дон Жуана?

Он обожал рассказывать о своих подвигах друзьям; что он хотел им или себе доказать? Если бы он перестал обольщать, он перестал бы жить; покорять, чтобы не умереть! Было ли в этом отрицание смерти? Он хотел очаровывать; безоглядное, отчаянное желание любить и быть любимым. Возможно, он так настрадался в детстве от недостатка любви, что остро ощущал и ее отсутствие, и потребность ее дарить? Без сомнения, он хотел наверстать всю привязанность, которой он так никогда и не получил от родителей.

Эта страсть к обольщению овладела Александром еще в ранней молодости. Ему было восемнадцать, а предмету его мечтаний тридцать семь… В его первой встрече с четой Карамзиных было нечто эпическое! Он до безумия влюбился в госпожу Карамзину и написал ей страстное письмо, в котором назначал ей свидание; она не замедлила показать его мужу и… они явились в назначенное место вместе. Красный от стыда, Александр рассыпался в извинениях. Супружеская чета посмеялась, простила его и забыла этот случай. Позже они стали прекрасными друзьями.

Вечный и яростный Дон Жуан, позже он влюбился в Долли де Фикельмон. В любом случае я была ей не соперница и, как с юмором говорят во Франции, мне оставалось только «держать свечку»!

С каждой победой у него возникало ощущение, что он отодвигает, отрицает последнее мгновение жизни, возможно, в этом был и страх старости. Он наводил меня на мысли о красивой и злой колдунье из сказки братьев Гримм: «Свет мой зеркальце, скажи… я ль на свете всех милее?», то есть «могу ли я еще покорять?» Это куда более трагично, нежели аморально! Мало кто это понимает. А я не хотела ему ничего говорить, иначе я рисковала необратимо разрушить его литературное и поэтическое творчество.