Такая долгая жизнь. Записки скульптора

Кончилась война. Я, как и собирался, вернулся в Академию художеств. Только теперь уже не в среднюю художественную школу, а на первый курс факультета скульптуры института имени Репина. Когда после нескольких лет, проведенных на фронте, я попал на лекцию по истории искусства Рима, мне показалось, что более счастливого человека на свете нет. Не может быть ничего лучше, чем лепить этюды, придумывать композиции, рисовать обнаженных натурщиц и слушать лекции по истории искусств.

«Не пропущу ни одного занятия», — думал я.

Должен сознаться, что такое состояние восторга продолжалось, к моему стыду, недолго. Занятия по специальности — скульптура и рисунок — я посещал сравнительно аккуратно, а на общеобразовательные дисциплины и в том числе понравившиеся мне лекции по истории искусств, почти как и все студенты, я ходил изредка. Часами бродил по городу и получал удовольствие оттого, что мне не надо больше приветствовать каждого встречного офицера. У меня появилось много преимуществ. Как орденоносцу, мне не надо было платить за трамвай (и, судя по всему, в трамвае ездили одни орденоносцы). За шесть рублей по орденской книжке я мог поехать на юг и обратно. В общем, жизнь была прекрасна!

Только все время очень хотелось есть. Загадочные «бутерброды с сыром без хлеба и масла», которые продавались после отмены карточек в студенческой столовой, никак не могли заглушить в моем организме чувство голода, сохранившееся после блокады.

К экзаменационным сессиям я готовился по конспектам, которые мне давали более прилежные студенты.

Как-то Эрик Ребанэ, студент из Эстонии, сказал мне, что меня разыскивала Иые. Но я в это время был влюблен в студентку искусствоведческого факультета, и мне было не до Иые. К сожалению, мы так и не встретились.

Окончил я институт отлично и сразу же был принят в Союз художников.

В силу некоторых черт моего характера меня всегда выбирали в общественные организации. В школе я был комсоргом школы, в институте — председателем профкома института. И в Союзе художников мне пришлось сразу же окунуться в общественную работу, из которой мне удалось выплыть через пару десятков лет. Общественная работа в союзе занимала очень много времени. Каким-то образом я умудрялся вырываться на несколько часов в мастерскую. Я лепил портреты друзей, композиции для различных выставок, участвовал в конкурсах на памятники и даже некоторые из них выигрывал.

Для заработка приходилось выполнять бесчисленное количество барельефов Ленина. В этом отношении скульпторам повезло: только в одном Ленинграде он поменял, скрываясь от полиции, десяток квартир, да еще в добром десятке помещений выступал с докладами, речами, тезисами, проводил совещания и многое другое. И всюду, на каждом таком доме, должны были быть установлены мемориальные доски с изображением Ильича.

Пожалуй, самую большую благодарность за все годы, которые я занимаюсь творчеством, я получил от жильцов дома 8 по Большому проспекту Васильевского острова. Я установил очень посредственную, на мой взгляд, мемориальную доску с полуфигурой Ленина. Дело в том, что рядом с парадным, где повесили доску, находилась в подвальном помещении пивная. Туалета в пивной, естественно, не было, и поэтому люди, проживавшие в квартирах, расположенных по соседству, испытывали, мягко говоря, большие неудобства. После того как повесили над пивной мемориальную доску, райком партии, видимо, счел такое соседство неуместным, и пивную, к восторгу жильцов этого дома, закрыли. После этого они вздохнули облегченно, посчитав меня, видимо, спасителем.

Общественная работа, конечно же, отвлекала от творческих дел да и от выполнения заказных работ. В Союзе художников я денег за общественную работу не получал даже тогда, когда много лет был заместителем председателя союза.

Жили мы довольно трудно, но весело. В виде поощрения за общественную работу Союз художников СССР иногда посылал художников в творческие командировки по стране, а иногда, крайне редко, за рубеж. Мне повезло, и меня вместе с четырьмя художниками из разных республик решили отправить в обменную командировку в ГДР. Так практиковалось. В ответ в Советский Союз должны были приехать пять немецких художников.

Такой поездке предшествовало обязательное посещение выездной комиссии райкома партии. Это была нервная и во многом унизительная процедура: не ответишь на какой-нибудь дурацкий вопрос — не пустят за границу. Перед поездкой в ГДР меня, например, спросили, кто является секретарем компартии Гондураса. В комиссии заседали отставники и старые большевики. Говорят, что Аллу Пугачеву перед поездкой в какую-то африканскую страну спросили, кто является президентом этой страны.

— А я не знаю, — сказала Пугачева.

— Тогда мы вас не можем рекомендовать для поездки.

— А вы сами знаете, кто президент? — спросила Пугачева.

— Конечно, знаю, — ответил член комиссии, задавший этот вопрос.

— Ну, вот вы и поезжайте, и пойте там, — отрезала Пугачева. Ее в виде исключения пустили.