Талтос

— Вот теперь мы выслушали речь заправского адвоката, размеренную и в достаточной степени убедительную, — сказал Майкл.

Ревновал ли он ее к этому молодому парню? Женщины определенно влюблялись до безумия, когда в их поле зрения попадал Пирс Мэйфейр. Если бы только Мона могла видеть это, понять, что, возможно, он уготован для нее. Особенно теперь, когда после смерти Гиффорд ее сын постепенно отстраняется от своей невесты Клэнси. Все чаще Пирс садился на некотором расстоянии от Моны и пристально смотрел на нее. Да, быть может, и у Моны тоже начал возникать небольшой интерес к нему…

Майкл потянулся к щеке Роуан.

— Поцелуй меня.

— Это — вульгарная демонстрация, — промурлыкала она, — и ты знаешь это: все рабочие уставились на нас.

— Надеюсь, что это так и есть, — сказал он.

— Пойдем домой, — шепнула она.

— Пирс, как поживает Мона? У тебя есть о ней сведения? — спросил Майкл. Они уже сидели в машине. Он забыл, что это значит — ездить в нормальных автомобилях, жить в нормальных домах, видеть нормальные сны. Голос Эша пел ему во сне. Даже теперь в ушах звучал его мелодичный шепот. Увидят ли они Эша наяву когда-нибудь? Или Эш исчез за этими бронзовыми дверями, закрывшись от них наглухо, погрузился в дела своей компании, в свои миллиарды, вспоминая, быть может, об их существовании только в связи с какими-то случайными записками. И все же они могли позвонить, могли приехать в Нью-Йорк, нажать на звонок глухой ночью: «Мне нужен ты!»

— Ах да, Мона, — сказал Пирс. — Ну, она ведет себя довольно странно. Когда папа разговаривал с ней, голос ее звучал так, будто она была где-то высоко, на воздушном шаре. Но у нее все в порядке. Она все время проводит с Мэри-Джейн. А вчера команда рабочих приступила к восстановлению дома в Фонтевро.

— Ох, как я рад слышать это, — сказал Майкл. — Стало быть, они намерены спасти старый дом

— Да, очевидно, этим следовало заняться, так как ни Мэри-Джейн, ни Долли-Джин не могли смириться с тем, что там все разрушается. Думаю, что и Долли-Джин стареет вместе с домом. Сейчас она выглядит как сморщенное яблоко, но, говорят, по-прежнему активна и передвигается самостоятельно.

— Я рад, что она там, — заметил Майкл. — Мне нравятся старики. — Роуан мягко рассмеялась, положив голову ему на плечо. — Может быть, пригласить тетю Вив пожить у нас? — спросил он. — А как теперь Беа? Что случилось с ней?

— Ну, знаете, — ответил Пирс, слегка наклонив голову. — Старуха Эвелин буквально сотворила чудо, просто придя домой из больницы. Она нуждается в уходе, и догадайтесь, кто бросился на Амелия-стрит, чтобы кормить ее яйцами всмятку, заставлять ее разговаривать и делать упражнения обеими руками? Папа говорит, это лучшее средство против печали. Я думаю, что так проявляется материнская сущность.

— Все новости теперь — хорошие новости. — Роуан слабо улыбнулась. Голос ее звучал все так же низко и чуть хрипловато. — А девочки, должно быть, в доме, и о тишине следует забыть. Так что духи попрятались в стены.

— Вы считаете, что они до сих пор здесь? — спросил Пирс с трогательной наивностью.

Благослови, Боже, Мэйфейров, которые никогда их не видели и не верят в них.

— Нет, сынок, — сказал Майкл. — Это просто большой, прекрасный дом, и он ожидает нас. Как и новое поколение, которое грядет.

— Мэйфейры, еще не родившиеся на свет, — прошептала Роуан.

Они только что свернули на Сент-Чарльз-авеню и попали в божественный коридор зелени, дубов, одевшихся в ослепительно яркую весеннюю листву. Мягкий солнечный свет, редкое уличное движение… Прелестные дома, подобно вспышкам света, возникали, один за другим.

«Мой город, дом… Все в порядке, рука Роуан в моей руке».

— Ах, вот и Амелия-стрит, посмотри, — сказал он.

Насколько наряднее выглядел дом Мэйфейров, перестроенный в стиле Сан-Франциско, свежевыкрашенный в персиковый цвет, с белыми наличниками и зелеными ставнями. И исчезли все сорняки. Он чуть не попросил остановиться. Хотелось увидеть Эвелин и Беа, но он понимал, что должен сперва встретиться с Моной, должен увидеть мать с ребенком, пока еще как единое целое. И он должен быть вместе с женой, спокойно поделиться с ней впечатлениями в большой спальне наверху о том, что случилось, об историях, которые они слушали, о странных вещах, увиденных ими… Вещах, о которых они не смогут рассказать никогда и никому за исключением Моны.

А завтра они выйдут из дома и посетят мавзолей, в котором похоронен Эрон, и он должен будет совершить старый ирландский обычай: просто поговорить с Эроном вслух, громко, как если бы Эрон отвечал на его слова А если кому-нибудь эта шутка придется не по душе, что ж, они могут убираться, не так ли? Вся его семья всегда так поступала, его отец ходил на кладбище Святого Иосифа и разговаривал с его бабушкой и дедушкой всякий раз, когда ощущал потребность в таких беседах. А дядя Шамюс, когда болел, говорил своей жене: «Ты тоже сможешь разговаривать со мной, когда я уйду. Единственная проблема состоит в том, что я не буду отвечать тебе».