Талтос

Роуан подтолкнула Майкла к лифту и потянула на себя старинную деревянную дверь.

— Входи.

Последнее, что он увидел, прислонившись спиной к задней стенке кабины, были хорошенькие ситцевые платьица, когда женщины, все трое, помчались вверх по лестнице.

Он лежал на кровати.

— Не думай об этом теперь, не думай, — уговаривала Роуан.

Мокрая тряпка — он чувствовав себя точно как мокрая тряпка. Ему это не нравилось.

— Я не собираюсь умирать, — тихо сказал он. Но какие усилия потребовались, чтобы произнести эти слова! Было ли это снова поражение, было ли это ужасное поражение, и основы нормального мира действительно прогибались под его весом, а будущее представлялось в самых мрачных тонах? Или это было что-то такое, что они могли объять и хранить, что-то такое, с чем можно было согласиться, не рискуя разрушить разум?

— Что мы должны делать? — прошептала она.

— Это ты спрашиваешь меня? Ты? Что нам делать?

Он повернулся на бок. Боль стала немного слабее.

Он был мокрый от пота и презирал свою слабость, испытывая отвращение к самому себе и к исходящему от тела жуткому запаху. И где они — эти три красавицы?

— Я не знаю, что делать, — ответил он.

Роуан все еще сидела на краю кровати, ее плечи слегка сгорбились, волосы почти скрыли щеки, глаза уставились в даль.

— Может быть, он знает, что делать? — спросил Майкл.

Голова ее резко повернулась, словно кто-то дернул за пружину.

— Он? Ты не можешь рассказать ему. Не посмеешь ожидать, что он узнает что-то подобное и не… не станет таким же сумасшедшим, как она. Ты хочешь, чтобы это произошло? Ты хочешь, чтобы он приехал? Никто и ничто не сможет встать между ними.

— И что произойдет тогда? — спросил он, стараясь, чтобы его голос прозвучал сильно, твердо, в то время как он осознавал, что все, на что он в данный момент способен, — это задавать вопросы.

— Что произойдет! Я не знаю. Я знаю не больше, чем ты! Боже правый, есть в мире только двое, и они живы, и они не могут… Они не могут …

— Что?

— Неужели некое зло лишило их возможности соединиться, какая-то ложь, предательство питало эту отстраненность, это безумие? Они не такие от природы.

— Продолжай, — попросил он. — Давай это обсудим.

— Нет, не зло, только другой вид природы. — Она отвела взгляд в сторону, ее голос ослаб, теплая рука покоилась в его руке.

Если бы он не был таким усталым. И Мона! Мона… Сколь долго она была наедине с этим созданием, ее первенцем, с этой длинношеей цаплей — девочкой с чертами лица, в точности повторяющими материнские? И Мэри-Джейн… Две ведьмы вместе.

И все время они усердно занимались своими проблемами, спасали Юрия, уничтожали предателей, утешали Эша — это длинное создание, которое не было чьим-то врагом и никогда им не станет, ибо никогда не смогло бы быть.

— Что же нам делать? — спросила она шепотом. — Какое право мы имеем делать хоть что-нибудь?

Он повернул к Роуан голову, стараясь рассмотреть ее яснее. Сел очень медленно, почувствовав укол где-то под ребрами, теперь незначительный, не важный. Он раздумывал словно в тумане, как долго сможет протянуть с сердцем, которое начинает содрогаться так быстро с такой легкостью. Черт возьми, не так уж легко. Это он взволновал Морриган, не так ли? Его дочь, Морриган. Его дочь плачет где-то в доме вместе со своей матерью-ребенком, с Моной.

— Роуан, — сказал он, — Роуан, уж не победа ли это Лэшера? Что, если все произошло по его плану?

— Как мы сможем узнать это? — прошептала она. Ее пальцы прижались к губам — верный признак приступа головной боли. Роуан мучительно старалась избавиться от страданий. — Я не могу убивать снова! — сказала она так тихо, будто вздохнула

— Нет, нет… не это. Я имел в виду совсем другое. Я не могу заставлять тебя! Я знаю. Ты не убивала Эмалет. Это сделал я.

— Сейчас не время думать об этом. Нам нужно думать о том, сможем ли мы справиться в одиночку. Сможем ли мы? Или привлечем к этому других?

— Как если бы она была внедряющимся чужеродным организмом, — шептала Роуан с расширившимися глазами, — а другие клетки пришли, чтобы окружить ее и задержать.

— Они могли бы сделать это, не причиняя ей боли. — Он сильно устал, и его тошнило. Через минуту его бы вырвало. Но он не мог сейчас оставлять ее одну, он отказывался от своей постыдной слабости. — Роуан, семья… Семья в первую очередь, вся семья.

— Испуганные люди. Нет. Не Пирс и Райен, не Беа и Лорен…

— Но и не одни мы, Роуан. Мы не можем сделать правильный выбор одни, а девочки в полном смятении. Девочки идут темными путями магии и волшебных превращений, она принадлежит этим девочкам.

— Я знаю, — вздохнула Роуан. — Именно так он однажды принадлежал мне — дух, пришедший ко мне, полный лжи. Ох, я хотела бы каким-то жутким, трусливым способом…

— Что?

Она покачала головой.

У двери послышался какой-то звук. Она приоткрылась на несколько дюймов, затем снова закрылась. Там стояла Мона. На лице ее остались едва заметные следы слез, видимо, она тоже плакала. В глазах ее застыла беспредельная усталость.

— Вы не смеете обижать ее.

— Нет, — сказал он, — когда это случилось?