Талтос

— Ты хочешь сделать мне больно, я знаю, ты хочешь, — сказала она.

— Нет, не сделать тебе больно. Не то. Не оскорбить тебя, только… сорвать эту твою маленькую шелковую юбку и, может быть, сорвать этот блейзер, так великолепно сидящий на тебе, и дать тебе понять, что я здесь, я — Майкл! Это постыдный поступок, мерзостный, не так ли? То, что я хочу владеть тобой единственным способом, которым умею, потому что ты не допускаешь меня, покинула меня, ты…

Он остановился. Такое иногда случалось с ним и прежде, когда в разгар нарастающего всплеска ярости он осознавал всю бесплодность того, что говорил и делал. Он увидел бессмысленность своего гнева и осознал в этот момент высшего просветления, что больше так жить не может, что если это будет продолжаться, то не приведет ни к чему, кроме его собственного страдания.

Он сидел тихо и понимал, что приступ ярости покидает его. Он чувствовал, как расслабляется тело и его охватывает почти полное опустошение. Он откинулся на спинку сиденья и снова взглянул на Роуан.

Она так и не отвернулась от него. Она не выглядела ни испуганной, ни печальной. Он задумался, было ли ей в глубине души скучно и не хотелось ли ей, чтобы он остался дома, в безопасности, в то время как она сама будет планировать дальнейшие шаги предстоящей борьбы.

Отгони от себя все эти мысли, человек, потому что если ты этого не сделаешь, то никогда впредь не сможешь полюбить ее снова.

А он любил ее. И в этом никогда не возникало даже ни капли сомнения. Он любил ее силу, ее хладнокровие. Так было и в ее доме в Тайбуроне, когда они впервые совершили это под голыми балками крыши, когда они говорили и говорили, не умолкая ни на минуту, не подозревая о том, что вся их дальнейшая жизнь будет постоянным движением навстречу друг другу.

Он потянулся к ней и коснулся ее щеки, вполне сознавая, что выражение ее лица отнюдь не изменилось, что она полностью владела собой, как это было всегда

— Я действительно люблю тебя! — прошептал он.

— Знаю, — ответила она. Он едва слышно рассмеялся.

— Ты знаешь? — Он сознавал, что улыбается, и это доставляло ему удовольствие. — Ты действительно знаешь! — кивнув, повторил он.

— Да, — слегка кивнула она. — Я боюсь за тебя, и так было всегда. И это не потому, что ты безвольный, несостоятельный, не такой, каким должен быть. Я боюсь, потому что чувствую в себе такие силы, которых нет в тебе, но есть нечто подобное у других людей — у наших врагов, убивших Эрона, — силы, рождающиеся из полного отсутствия угрызений совести. — Она стряхнула пылинку с маленькой узкой юбки. Когда она вздохнула, мягкий звук этого вздоха, казалось, наполнил всю машину; скорее, он походил на аромат ее духов.

Она склонила голову — едва уловимый жест, который позволял ее мягким и длинным волосам очертить ее лицо. И когда она снова взглянула вверх, ее ресницы показались ему особенно длинными, а глаза одновременно и прекрасными, и загадочными.

— Назови это колдовством, если хочешь. Быть может, именно в этом все дело. Может быть, суть вовсе не в генах, а в физической способности совершать поступки, которые недоступны нормальным людям

— В таком случае у меня есть эта способность, — сказал он.

— Нет. Возможно, случайно у тебя оказалась длинная спираль, — предположила она.

— Случайно? Как бы не так! — возразил он. — Меня выбрали для тебя, Роуан. Это дело Лэшера. Много лет назад, когда я еще был ребенком и остановился у ворот того дома, он выбрал меня. Как ты считаешь, почему он это сделал? Не потому, что он тогда подумал, что я, должно быть, хороший человек и уничтожу его с трудом завоеванную плоть, — нет, разумеется, дело было совсем не в этом. Все дело было в ведьме, жившей внутри меня, Роуан. Мы происходим из одного и того же кельтского рода. Ты знаешь об этом. Я сам — сын рабочего, а потому ничего не знаю о своей истории. Но мой род прослеживается до самых истоков твоего… Власть происходит оттуда. Она была у меня в руках, когда я мог прочесть прошлое и будущее человека посредством простого прикосновения к нему. Это было и тогда, когда я услышал музыку, исполнявшуюся призраком, специально для того, чтобы привести меня к Моне.

Она слегка нахмурилась, глаза ее уменьшились на один миг и снова стали большими и озабоченными.

— Я не воспользовался этими силами, чтобы уничтожить Лэшера, — сказал он. — Я был слишком напуган, чтобы употребить их. Я использовал мою силу как мужчина и употреблял также простые инструменты, о которых рассказал мне Джулиен. Но сила здесь. Она должна быть. И если именно поэтому ты любишь меня — я имею в виду, по-настоящему любишь, — то я могу проникнуть вглубь себя и выяснить, что могут сделать мои силы. Таковым всегда было мое мнение.

— Мой невинный Майкл, — произнесла она, но тон ее был скорее вопросительным, чем утверждающим.