Талтос

Он покачал головой. Нагнулся вперед и поцеловал ее. Возможно, это было не самое лучшее из того, что он мог сделать, но он не удержался. Он держал ее за плечи и прижимал к сиденью, прикрыв ей рот своими губами. Он ощутил ее мгновенный ответ по тому, как ее тело объединилось с ним в страсти, руки скользнули вокруг его шеи и сомкнулись у него за спиной, рот ответил ему поцелуем, спина выгнулась, будто она пыталась прижаться к нему всем своим существом.

Когда он отпустил ее, то сделал это только потому, что был вынужден.

Машина быстро неслась по автостраде. Впереди уже высились строения аэропорта. И потому не осталось времени для выражения страсти, которую он ощущал в себе, для выражения гнева, обиды и любви, которые ему так отчаянно хотелось ей выразить.

На этот раз она сама потянулась к нему, обеими руками прижала к груди его голову и поцеловала его.

— Майкл, любовь моя, — сказала она, — моя единственная и истинная любовь.

— Я с тобой, моя дорогая, — сказал он. — И не пытайся ничего изменить. То, что мы должны сделать — за Эрона, Мону, за ребенка, за всю семью и Бог знает за что, — все это мы сделаем вместе.

Пока они не оказались над Атлантикой, он пытался заснуть. Они поели достаточно сытно и выпили несколько больше, чем следовало, и говорили в основном об Эроне. В салоне уже было темно и тихо; они укрылись под полудюжиной легких одеял.

Он считал, что сон был просто необходим. Эрон посоветовал бы им теперь выспаться — не так ли?

Они должны были приземлиться в Лондоне через восемь часов, когда там наступит раннее утро, хотя для них будет еще глубокая ночь, и там их встретит Юрий, которому не терпится узнать — и он имеет на это право, — как погиб Эрон. Боль. Скорбь. Неизбежное страдание.

Он ускользал куда-то, не уверенный в том, движется ли он в какой-то кошмар или стремится попасть во что-то яркое и несерьезное, словно в плохой комикс, когда ощутил прикосновение ее руки.

Он повернулся к ней лицом. Она лежала спиной к нему, рядом, и сжимала его руку.

— Если мы видим это так отчетливо, — прошептала она, — если ты не отвернешься от того, что я буду делать, если я не буду отстранять тебя…

— Да.

— Тогда ничто не сможет разделить нас. Никто не сможет встать между нами. И что бы у тебя ни было с этой девочкой-невестой, все будет искуплено.

— Я и не желаю никаких девочек-невест, — возразил он. — И такого никогда не было. Я не мечтал ни о какой другой женщине, когда ты покинула меня. Я люблю Мону по-своему и буду всегда ее любить, но это часть того, что мы собой представляем, все мы. Я люблю ее и хочу этого ребенка. Я так сильно хочу этого ребенка, что даже не желаю говорить об этом. Это случилось совсем недавно. Я слишком остро желаю этого. Но хочу я только тебя, и это неоспоримая истина с первого дня, как мы встретились.

Она прикрыла глаза, ее теплая рука все еще крепко сжимала его руку, а затем совершенно естественно соскользнула, словно Роуан уснула. Лицо ее стало спокойным, безмятежным и совершенно безупречным в своей красоте.

— Ты знаешь, я лишал людей жизни, — шепотом сказал он, не будучи уверен в том, что она еще бодрствует. — Я убивал уже три раза и оставлял своих жертв без всякого сожаления. Это меняет кого бы то ни было.

Ее губы не шевельнулись.

— Я могу поступить так же снова, если должен буду.

— Уверена, что ты на это не сможешь решиться, — спокойно ответила она, не открывая глаз, словно все еще была погружена в глубокий сон. — Но, видишь ли, я собираюсь сделать это вне зависимости от того, должна или нет. Я была смертельно оскорблена

Он подвинулся ближе и снова поцеловал ее.

— Мы не сможем заниматься этим, до Лондона, — сказал он.

— Мы единственные пассажиры первого класса, — шепнула она, приподняв брови и снова целуя его. — Однажды, когда я летела в самолете, я узнала о новом способе любви. Это был первый поцелуй Лэшера, если можно так выразиться. В нем была жестокая, электрическая сила. Но я хочу твои руки. Я хочу твой член. Я хочу твое тело! Я не могу ждать, пока мы прилетим в Лондон! Дай мне все это.

Неплохо сказано, подумал он. Слава Богу, она расстегнула свой блейзер, иначе ему пришлось бы отрывать пуговицы…

9

Здесь почти ничто не изменилось. Огромный помещичий дом стоял в парке, практически в лесу, без запирающихся ворот, без сторожевых собак для его защиты, — великолепной архитектуры, с прекрасными арочными окнами и мириадами дымовых труб, очень большой и великолепно содержащийся. Эпоху его благоденствия можно было представить с первого взгляда Его грубость и мрачность, его исключительность потрясали до такой степени, что перехватывало дыхание.

Только автомобили, стоящие вдоль покрытой гравием подъездной аллеи, и длинные ряды машин в открытых гаражах выдавали настоящее время. Даже электрическая проводка и кабели были проложены под землей.

Он прошел между деревьями и. подойдя к фундаменту, стал вдоль стен искать двери, которые он помнил. На нем не было сейчас ни костюма, ни пальто — только простые вещи: длинные рабочие брюки из коричневой хлопковой ткани и толстый шерстяной свитер — любимая одежда моряков.