Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Наталья Савишна два месяца страдала от своей болезни и переносила страдания с истинно христианским терпением: не ворчала, не жаловалась, а только, по своей привычке, беспрестанно поминала бога. За час перед смертью она с тихою радостью исповедовалась, причастилась и соборовалась маслом.

У всех домашних она просила прощенья за обиды, которые могла причинить им, и просила духовника своего, отца Василья, передать всем нам, что не знает, как благодарить нас за наши милости, и просит нас простить ее, если по глупости своей огорчила кого-нибудь, «но воровкой никогда не была и могу сказать, что барской ниткой не поживилась». Это было одно качество, которое она ценила в себе.

Надев приготовленный капот и чепчик и облокотившись на подушки, она до самого конца не переставала разговаривать с священником, вспомнила, что ничего не оставила бедным, достала десять рублей и просила его раздать их в приходе; потом перекрестилась, легла и в последний раз вздохнула, с радостной улыбкой, произнося имя божие.

Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и приняла ее как благо. Часто это говорят, но как редко действительно бывает! Наталья Савишна могла не бояться смерти, потому что она умирала с непоколебимою верою и исполнив закон Евангелия. Вся жизнь ее была чистая, бескорыстная любовь и самоотвержение [Толстой 1992,1: 94–95].

Определяя эстетическую сущность изображения смерти Натальи Савишны, отметим, что здесь родовое понятие возвышенного необходимо уточнить через категорию более узкого, видового значения – идиллический модус. Идиллика – это «радостная растроганность мирным, устойчивым и гармоничным сложением жизни» [Хализев 2005а: 79], «нераздельность я-для-себя от я-для-других», «органическая сопричастность бытию как целому» [Теория литературы 2007,1: 68], это в большей степени духовная возвышенность, чем наблюдение за величием окружающего мира. Идиллическое изображение танатологических мотивов, вероятно, впервые встречается в мифе о Филемоне и Бавкиде [Мифы народов мира 1980, II: 562]. Оно в основном репрезентирует модель Ф. Арьеса «смерть прирученная», но в то же время характерно и для ментальной модели «смерть твоя», возникшей в XIX в. в связи с «укреплением эмоциональных уз внутри нуклеарной семьи», с ожиданием кончины как «момента воссоединения с любимым существом, ранее ушедшим из жизни» [Гуревич А. 1992: 15]. Так в повести Н. Гоголя «Старосветские помещики» характеризуется отношение к смерти Пульхерии Ивановны, а затем Афанасия Ивановича: