Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Рассмотренные выше эпизоды смерти Роланда и Кукубенка свидетельствуют о закономерном взаимодействии между романтическим и героическим модусами. Однако героический модус означает утверждение не столько «личной самоценности человека», сколько спасение других людей (см. [Булгаков С. 1992: 152–153]). Романтическая героика разворачивается в сторону темы любви, которая трактуется как приоритетное предназначение человеческой жизни. Об этом свидетельствует распространение мотива смерти во имя любимого человека (с определенной точки зрения таковой может считаться гибель Андрия в «Тарасе Бульбе» Н. Гоголя).

Для романтического важны мотивы не только страсти, но и дружбы, семейных отношений, то есть весь спектр семантико-структурно-эстетических элементов, основанных на фрейдистском Эросе. В этом свете воспринимаются и танатологические мотивы. Так сближаются идиллическое, сентиментальное и романтическое изображения смерти, что в итоге и приводит к образованию ментальной модели «смерть твоя», показателем которой становится «любовь до гроба». Кроме «Старосветских помещиков» Н. Гоголя, подобный мотив можно наблюдать в повести И. Тургенева «Бригадир», где полные трагических коллизий отношения Василия Фомича и Аграфены Ивановны заканчиваются идиллическим, сентиментальным, романтическим выводом рассказчика:

Прах его приютился наконец возле праха того существа, которое он любил такой безграничной, почти бессмертной любовью» [Тургенев 1960, X: 70].

Ф. Арьес анализирует некоторые другие историко-психологические нюансы романтического отношения к смерти в романе Ш. Бронте «Джейн Эйр», в частности в диалоге главной героини и ее умирающей одноклассницы: «Мы видим в этом диалоге несколько важных идей и чувств той эпохи. Умирать одинокой было истинным утешением, ибо если смерть в то время казалась мучительной, то не потому, что лишала наслаждений и благ земной жизни, как полагали люди Средневековья, а потому, что разлучала с теми, кто дорог сердцу. Католическая или англиканская вера в спасение души не оставляла места для ада, и потому и де Ла Ферронэ, и герои романов сестер Бронте умирают со спокойной уверенностью в будущем своей бессмертной души, противопоставляемой бренному, обреченному на разложение телу. Но смерть стала означать невыносимую разлуку, поэтому капитальный вопрос эпохи – встретятся ли после смерти любящие сердца» [Арьес 1992: 357]. Подобный вопрос в русской литературе, в частности, волнует лирического героя в поэзии М. Лермонтова – в стихотворении «Они любили друг друга так долго и нежно…»:

Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…
Но в мире новом друг друга они не узнали.

[Лермонтов 2000, II: 193]

Размытие представлений о Страшном суде, замена рая и ада положительным образом небес, мечта о вечной жизни вместе с любимым человеком – все это стало причиной романтического бесстрашия перед лицом смерти, но вместе с тем послужило поводом для любопытного заглядывания по ту сторону Танатоса. Вера в жизнь после смерти как «реакция на невозможность принять смерть близкого существа, примириться с ней» [Арьес 1992: 385] привела не только к бесстрашию, но к общению с мертвыми, нашедшему отражение в спиритуалистических сеансах и ужасающем образе влюбленного мертвеца, который также можно найти в творчестве М. Лермонтова – в стихотворении «Любовь мертвеца».