Сложным представляется вопрос об изображении убийства как возмездия. В средневековой эстетике (казнь Ганелона в «Песне о Роланде», месть Кримхильды в «Песне о Нибелунгах») или в литературе Нового времени (месть Печорина Грушницкому в «Герое нашего времени» М. Лермонтова, Соленого Тузенбаху в «Трех сестрах» А. Чехова, Передонова Володину в «Мелком бесе» Ф. Сологуба) этот мотив репрезентируется вне возвышенного модуса, так как имеет специфическую психологическую и социокультурную мотивировку.
Амбивалентно соотношение категории возвышенного и мотива самоубийства. Трагический суицид как возможность избежать бесчестья (смерть Катерины в «Грозе» А. Островского), романтический суицид как стремление воссоединиться с близким человеком («Ромео и Джульетта» У. Шекспира) или решить проблему неразделенной любви («Гранатовый браслет» А. Куприна) могут иметь возвышенный характер. Однако проникновение в психологию самоубийства, описание сомнений самоубийцы, так же как и в случае с убийством, разрушает связь суицидальных мотивов с данной эстетической категорией («Госпожа Бовари» Г. Флобера, «Нас двое», «Рассказ о Сергее Петровиче» Л. Андреева). Очевидно, что неоднородность восприятия смерти, его «неконтролируемость» ведут к поведению, осознаваемому как «недостойное», а значит, к дискредитации возвышенного.
Казалось бы, в природе ненасильственной, «естественной» смерти нет потенциала для ее возвышенного изображения: кончина такого рода не может быть героической или романтической. Однако, как мы показывали ранее, некоторые виды возвышенного, например идиллическое, напрямую связаны с «естественной» смертью. Ненасильственная гибель также случается из-за болезни или несчастного случая, и тогда она может называться трагической (смерть Базарова в романе «Отцы и дети» И. Тургенева). Категория трагического возникает при танатологической рефлексии, когда персонаж осознает сакральный, бытийный характер смерти (размышления умирающего графа Раменского в рассказе «Исполнение земли» В. Вересаева).
Сложно сказать, в какой степени возвышенное изображение смерти связано с нарративной организацией произведения. Напрашивается умозаключение, что чаще кончина подается как возвышенный феномен с помощью внешнего наблюдателя. Ведь погибающий человек не всегда способен или просто-напросто не всегда успевает осмыслить высокое значение своей кончины: героической, трагической, идиллической, романтической.
Но в то же время в художественной литературе встречаются и возвышенное танатологическое повествование «изнутри». Естественно, что оно связано с рефлексией персонажа до момента смерти, с пониманием им бытийного, героического или трагического характера его возможной кончины. Так, Муся из «Рассказа о семи повешенных» Л. Андреева возвышенно размышляет о предстоящей казни, лирический герой Н. Гумилева в стихотворении «Я и вы» – о будущей смерти «в дикой щели».
Итак, возвышенное изображение смерти имеет некоторые закономерности генезиса и функционирования. В историко-литературном плане оно связано с определенными стилевыми системами, в историко-культурном – с определенными идеологическими дискурсами. Набор танатологических мотивов, способных репрезентироваться возвышенно, ограничен: прежде всего это изображение гибели героя и его воинских подвигов, идиллическая «естественная» смерть, трагический и романтический суицид.
Своеобразным ядром возвышенного при осмыслении их связи с танатологическими мотивами являются героический и трагический (драматический) модусы. Рассмотрим более подробно их сущность.
Исследователи примерно одинаково понимают суть