Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Она уж к Тереку подходит;
Увы, зачем, зачем она
Так робко взором вкруг обводит,
Ужасной грустию полна?..
И долго на бегущи волны
Она глядит. И взор безмолвный
Блестит звездой в полночной тьме.
Она на каменной скале:
«О, русский! русский!!!» – восклицает.
Плеснули волны при луне,
Об берег брызнули оне!..
И дева с шумом исчезает.
Покров лишь белый выплывает,
Несется по глухим волнам:
Остаток грустный и печальный
Плывет, как саван погребальный,
И скрылся к каменным скалам.

[Лермонтов 2000, III: 38–39]

В целом для романтизма характерно усиление психологического компонента при создании трагического / драматического модуса художественности. Конфликт все чаще сосредоточивается в сфере эмоций и страстей персонажей: черкешенка любит, но нелюбима, пленный русский любим, но не любит и пр. Осложняют трагическое / драматическое и типично романтические элементы: суицид по причине безответной любви (смерти любимого), образ лишнего человека, утратившего ост роту чувств среди светского общества, противопоставление искусственности этого общества природной обстановке и естественному человеку, контраст между «своей», привычной, и «чужой», экзотической (или исторически удаленной), культурой, неприятие личной и национальной несвободы («Мцыри» М. Лермонтова, «Вересковый мед» Р. Стивенсона). В этом контексте несколько меняется и репрезентация танатологических мотивов: активно используется повествование о них «изнутри»; совмещаются трагическое / драматическое, героическое, сентименталистское, романтическое, элегическое и пр.; становится популярной провиденциальная лирика, где трагически переживается будущая собственная гибель лирического героя («Сон» М. Лермонтова).

Следует заметить, что совмещение трагического / драматического с романтическим оказалось более продуктивным, чем, например, его сочетание с сентиментальным. Гиперболически артикулированное страдание постепенно ушло в историю; чем далее, тем больше в моде будет «правдивая» передача переживаний, в том числе танатологических. Также до сих пор в нашей ментальности актуальна проблема свободы личности, особенно способной в случае попрания этой свободы на танатологический акт.

Минимизация выразительных средств при передаче трагического / драматического свойственна реалистическим произведениям. Здесь в центре внимания оказываются противоречия «самой жизни», детерминированные психологически, социально и исторически. Проникновение в литературное творчество сциентистских аналитических приемов, с одной стороны, позволяет углубиться во внутренний мир персонажа, с другой – заставляет ощутить беспомощность этих приемов относительно «проклятых вопросов» бытия, прежде всего проблемы смерти. Трагическим / драматическим становится не только переживание кончины, но и танатологическая рефлексия вообще, лишенная традиционных иррациональных (мифологических ли, религиозных ли, интуитивистских ли) инструментов осмысления смертности человека и примирения с ней.

Во второй половине XIX – первой половине ХХ вв. эта проблема стала одной из важнейших в творчестве наиболее значительных писателей, которых в истории литературы принято считать реалистами. Интуитивно она была прочувствована еще М. Лермонтовым (и частично была концептуально решена в поздней лирике), но в полной мере была осознана И. Тургеневым, Л. Толстым, И. Буниным, Л. Андреевым и др. Смерть Базарова в «Отцах и детях», Харлова в «Степном короле Лире» И. Тургенева, главного персонажа в «Смерти Ивана Ильича» Л. Толстого, Мити в «Митиной любви» И. Бунина, Сашки Жегулева в одноименном романе Л. Андреева и пр. окрашена в трагические / драматические тона на почве скорее философской рефлексии, чем социальных обстоятельств. Этот трансцендентный тупик, эту «стену», в которую упиралось секуляризованное сознание, позволяли преодолеть лишь элементы иррационализма («После смерти» И. Тургенева, «Дневник Сатаны» Л. Андреева) или обращение к моделям традиционной ментальности («Как умирают русские солдаты», «Три смерти» Л. Толстого).

Модернистская эстетика, стоявшая в начале полистиличного ХХ в., использовала наработки предшествующих художественных парадигм, в том числе в сфере трагического / драматического. Трагическое мироощущение творца здесь ставилось во главу угла (пожалуй, даже в большей степени, чем в романтизме) и определяло его отношение к себе, к обществу, к эпохе, к истории и т. д. Особенно ярко этот модус художественности применительно к танатологическим мотивам проявился в символизме и экспрессионизме.