Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Здесь необходимо задуматься о связи этики и эстетики, о соотношении возвышенного и низменного в контексте высокой и низкой морали. Примечательно, что этот вопрос не был так актуален при анализе возвышенного модуса, но сразу же выходит на первый план при рассмотрении низменного / низкого. Согласно одному из словарей по эстетике, низменное характеризует «природные и социальные предметы и явления, имеющие отрицательную общественную значимость и таящие в себе угрозу для человечества, так как на данном этапе развития общества, общественного производства они еще не освоены и не подчинены человеческой воле», оно осуществляется через «создание образа зла» [Эстетика 1989: 235]. При этом, рассуждая о возвышенном, мы не говорим о его выражении через создание образа добра, хотя экспликация положительных ценностей, вероятно, является одной из ключевых задач героического, трагического или прекрасного, которая способствует возникновению целого спектра эстетических реакций – от восхищения и радости до сопереживания и скорби. Низменное, выражая отрицательные ценности, призвано генерировать другой спектр реакций – от отвращения и осуждения до улыбки и смеха. Как видим, в случае возвышенного порождаются прямо пропорциональные эмоции – возвышенные, катарсические, благородные; высокое предоставляет образцы поведения. В случае же низменного эмоции зачастую обратно пропорциональны сущности объекта изображения, словно соответствуют принципу qui pro quo: низменные поступки должны вызывать не низменные устремления, а их осуждение, безобразное – не желание подражать, а отвращение, серьезная пошлость выставляется в комическом свете. Очевидно, что инверсированность эстетической коммуникации относительно низменного обусловлена не в последнюю очередь морализацией этой сферы искусства, что служило важнейшим способом ее освоения и легитимации, особенно в тех исторических парадигмах, где она противостояла официальной культуре.

Связь этического и эстетического при изображении смерти восходит к традиционной культуре с ее синкретическим мировоззрением. Понятия доброго-добродетельного-прекрасного-жизненного-своего / злого-греховного-безобразного-смертельного-чужого и пр. не разделялись в сознании до начала процесса его секуляризации. Нам необходимо здесь указать на тонкую связь между восприятием зла и смерти в религиозной картине мира: «Первоначально существовало единое синкретическое понятие зла, одно зло в разных аспектах: страдание, грех, смерть. Все эти различные проявления зла христианство сводило воедино и объясняло одним: первородным грехом» [Арьес 1992: 498]. Смерть считалась наказанием за грехи, однако постепенно на первый план вышла проблема индивидуальной неправедной жизни, а не общечеловеческой вины. И тогда гибель представляется как заслуженное возмездие за низменные поступки.

В обществе с синкретичным мышлением низменные поступки и Божественная кара за них прежде всего связывались с образом врага, с ментальной категорией «чужого». В примерах из «Слова о полку Игореве» и «Задонщины», приведенных выше, этот образ создается с помощью особого адъектива с низменной эстетической окраской – «поганые». В риторике летописей, хроник, воинских песен и повестей враги часто заслуживают лишь смертной участи; это противостояние усиливается религиозной (или этнической, или расовой) нетерпимостью. Чем сильнее и радикальнее война, тем более унизительной должна быть смерть «чужого». Уважение к врагу и к его смерти придает борьбе условный, игровой характер и, как правило, встречается в рыцарском поединке, дворянской дуэли или другой танатологической ситуации, когда нет подоплеки смертельной обиды, мести или угрозы человеческой свободе.

Тема заслуженного возмездия может выходить и за рамки категорий «свой / чужой». В «Повести временных лет» ярко показана кара, постигшая Святополка Окаянного, который считался убийцей своих братьев Бориса и Глеба: