Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Смерть в литературе гораздо чаще изображается как факт бытия, а не быта, то есть она бытийна по своему репрезентативному потенциалу. Несмотря на то что в действительности смерть заполняет весь мир и является повседневным явлением, литература не столько сообщает об этом, сколько (наряду с другими видами искусства, религией и философией) служит инструментом снятия танатологического напряжения, переводя интерес в сферу жизни либо в сферу «условной кончины». Литература способна подвести под танатологические мотивы идеологический подтекст, создать картины посмертного существования, акцентировать условность гибели героя, который может воскреснуть в сиквеле или встать на сцене как актер после сыгранной пьесы, иначе – придать данным мотивам смысл. Смысл – понятие бытийное, в быту руководствуются сиюминутной пользой и привычкой. Следовательно, превращаясь в объект бытописательства, смерть должна потерять осмысленность, должна стать «полезной» и «привычной», чтобы в итоге перейти из сферы возвышенного в сферу низменного.

Бытовое восприятие смерти легко найти в человеческом обществе. Здесь, наверное, нет ничего более показательного, чем достижение обыденной пользы через бытовое убийство. Э. Золя, изучая темпераменты людей, сделал этот мотив ведущим в своем романе «Тереза Ракен». Предметом изображения в произведении становятся низменные устремления человека, реализуемые низменным путем. Центральный эпизод романа – убийство мужа Терезы ее любовником в корыстных целях:

Лоран все тряс Камилла, а другой рукою сдавливал ему горло. Наконец ему удалось оторвать свою жертву от лодки. Теперь он держал Камилла в воздухе, как ребенка, на вытянутых могучих руках. При этом Лоран немного склонил голову, обнажив шею, и тут несчастный, обезумев от ужаса и ярости, изогнулся и зубами впился ему в шею. Когда убийца, чуть не вскрикнув от боли, резким движением швырнул свою жертву в реку, в зубах у нее остался кусочек его кожи. Камилл с воем рухнул в воду. Он еще два-три раза всплывал на поверхность, и с каждым разом вопли его становились все глуше [Золя 1960, I: 452][129]

Вместе с тем для определения модуса художественности необходимо говорить не только о содержании текста, но и о его поэтико-эстетической природе. Отметим, что в повествовании такого рода невозможна поэтизация, эпитеты («могучие руки»), сравнения («как ребенка»), эмоционально-экспрессивная лексика («обезумев от ужаса и ярости») передают ощущение безысходности состояния жертвы. Приоритетным является передача танатологического действия, которое описывается с помощью разговорной лексики («швырнул», «с воем рухнул»), в котором есть бытовые нюансы, лишающие его монументальности («в зубах у нее остался кусочек его кожи»).

Последующие видения, преследующие Лорана и Терезу, четко определяются повествователем как «галлюцинации», но не как бытийная танатологическая рефлексия, трансформирующая душу человека. Любовники, а теперь и супруги опасаются предательства и замышляют убить друг друга. Лишь итоговое двойное самоубийство становится для них психологическим спасением от «грязной жизни»: