Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Красивы и ничтожны были его произведения, красив и ничтожен был он сам.

(…)

Не убил бы я Алексея и в том случае, если бы критика была права и он действительно был бы таким крупным литературным дарованием. В жизни так много темного, и она так нуждается в освещающих ее путь талантах, что каждый из них нужно беречь, как драгоценнейший алмаз, как то, что оправдывает в человечестве существование тысяч негодяев и пошляков. Но Алексей не был талантом.

Здесь не место для критической статьи, но вчитайтесь в наиболее нашумевшие произведения покойного, и вы увидите, что они не были нужны для жизни. Они нужны были и интересны для сотни ожиревших людей, нуждающихся в развлечении, но не для жизни, но не для нас, пытающихся разгадать ее [Андреев 1990, II: 383, 386].

В тексте рассказа проглядывает истинная подоплека поступка Керженцева – любовь-ревность к жене Алексея Татьяне Николаевне и стремление сделать ее несчастной. Он решает убить ее мужа на ее глазах и притвориться сумасшедшим, чтобы не понести кары за преступление. Однако вера в расчет, в мысль не оправдывается: Керженцева признают действительно сумасшедшим.

Одной из фобий Керженцева является боязнь смеха. Она возникает, когда Татьяна Николаевна засмеялась в ответ на его предложение выйти за него замуж. Керженцев не может простить ей тот смех и старается, чтобы он не прозвучал вновь. Примечателен символический финал текста: публика смеется над неадекватными действиями обвиняемого в суде.

В рассказе «Мысль» низменный модус возникает, когда Керженцев в своем дневнике выражает свое отношение к Алексею, да и к другим окружающим. Взгляд на танатологическую ситуацию со стороны, особенно со стороны Татьяны Николаевны, вызывает отвращение к убийце (в зале суда смех!) и переводит повествование в сферу трагического.

Как видим, низменный характер в литературе XIX–XX вв. прежде всего имеет убийство, точнее, тот его аспект, который касается убийцы. Возможно, эта череда кающихся преступников начинается с «Евгения Онегина», где неожиданно такой благородный ритуал, как дуэль, низвергается до нелепой ссоры между друзьями, напрасной смерти Ленского и «пятна» на жизни Онегина, осознаваемого им самим и окружающими. Совсем по-другому, этически и эстетически, представляется данная танатологическая ситуация со стороны жертвы. В ответ на сомнение: а ведь ни старуху-процентщицу, ни Федора Павловича Карамазова «не жалко», – показываются духовные страдания Раскольникова, уничтожившего не «малое зло», а себя, внутренние переживания приговоренного к смерти губернатора в одноименном рассказе Л. Андреева, ожидающих казни революционеров и уголовников в андреевском «Рассказе о семи повешенных».

В христианской культуре низменный характер имело и самоубийство, считавшееся грехом. Однако, как отмечалось ранее (см. 3.3), в интеллектуальной среде в Новое время оно воспринималось как выражение абсолютной свободы человека. Этот поступок, требующий мужества, превратился в инструмент возвышения личности особенно в романтической традиции («Страдания юного Вертера»). Постромантический прагматизм отчасти развенчал возвышенный ореол суицида, наделив его статусом бессмысленного поступка, удела «маленьких людей», ни на что не способных в жизни. Так выглядит самоубийство Герствуда в «Сестре Керри» Т. Драйзера, Сергея Петровича в «Рассказе о Сергее Петровиче» Л. Андреева, «Улыбке» Ф. Сологуба и т. д.

Однако прагматизм – одна из точек зрения на суицид. Сам Сергей Петрович воспринимает свой поступок бытийно, ориентируясь на высказывание из Ф. Ницше: «Если жизнь не удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, знай, что удастся смерть» [Андреев 1990, I: 244]. Самоубийство оказывается единственным способом преодоления жизненных преград, возвышения над ними. Такое же амбивалентное понимание самоубийства можно обнаружить в «Грозе» А. Островского (Катерина), «На дне» М. Горького (Актер), «Гранатовом браслете» А. Куприна (Желтков) и др. Одни персонажи воспринимают этот поступок как низменный, другие (как правило, и читатели) – как трагический.

* * *

Теперь мы подошли к характеристике самого сложного явления – соотношения танатологических мотивов и комического модуса художественности.