Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Сатирический модус художественности имеет разный характер в «Шинели» Н. Гоголя или «Истории одного города» М. Салтыкова-Щедрина. Возможность серьезности сатирического текста не препятствует возникновению танатологических мотивов. Более того, танатологические мотивы подчеркивают серьезность проблемы, о которой размышляет автор, на которую читателю необходимо обратить внимание. Так, кончина Акакия Акакиевича в «Шинели» Н. Гоголя – смерть «брата твоего», которая не должна пройти бесследно для общества, унижающего «маленького человека». Несмотря на низменный характер причины гибели Башмачкина, его посмертный бунт вполне соотносим с мотивом высшего суда.

Совсем по-другому воспринимается смерть градоначальников в «Истории одного города» М. Салтыкова-Щедрина: Ферапонтов «растерзан собаками»; Ламврокакис «найден в постели, заеденный клопами»; Баклан «переломлен пополам во время бури»; Фердыщенко умер «от объедения»; Бородавкин умер «на экзекуции, напутствуемый капитан-исправником»; Микаладзе, «охочий до женского пола», умер «от истощения сил»; Иванов умер «от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ»; Грустилов умер «от меланхолии» и т. д. [Салтыков-Щедрин 1965, VIII: 277–279]. Перед нами целый ряд низменных, «смешных» смертей, которыми завершается практически каждое градоначалие, которые, подводя итог деятельности этих персонажей, соответствуют образу их жизни и мыслей.

В «Истории одного города» сатирическое утрирование характера и поступков персонажей приводит к гротеску, «условной фантастической образности, демонстративно нарушающей принципы правдоподобия», причудливому и алогичному сочетанию «несочетаемых в реальности образных планов и художественных деталей» [Литературная энциклопедия 2001: стб. 188]. Как видим, гротеск может возникать как в шутовских и пародийных («Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф. Рабле), так и сатирических («История одного города» М. Салтыкова-Щедрина) литературных формах.

Смерть может служить заключительным аккордом в создании гротескного образа. Барон в «Скупом рыцаре» А. Пушкина и Гобсек в одноименной повести О. де Бальзака умирают с одной мыслью – о накопленных ими богатствах. Если предсмертные мысли скупцов кажутся пошлыми и сатирически высмеиваются, то кончина Иудушки Головлева в романе М. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» выглядит несколько иначе. Главный персонаж на протяжении большей части произведения, несомненно, заслуживает осуждения со стороны и нарратора, и читателей; его поступки по отношению к его родным (брату Степану, матери Арине Петровне, сыну Петру и др.) приводят их к гибели, и образ Порфирия Владимировича постепенно становится демоническим, страшным. В последние дни жизни Иудушку посещают призраки («умертвия») его родственников, и в нем намечаются черты раскаяния. Смерть Головлева на могиле своей матери в конце Страстной недели «смягчает» общее сатирическое звучание этого гротескного (в его скупости и безжалостности) образа [Салтыков-Щедрин 1965, XIII: 261–262].

Собственно гротескное изображение смерти встречается в экспрессионистских произведениях о войне. Здесь оно лишается смехового начала, которое и так в сатире не явно. Например, в рассказах Л. Андреева «Красный смех»:

Одни, точно сослепу, обрывались в глубокие воронкообразные ямы и повисали животами на острых кольях, дергаясь и танцуя, как игрушечные паяцы; их придавливали новые тела, и скоро вся яма до краев превращалась в копошащуюся груду окровавленных живых и мертвых тел. Отовсюду снизу тянулись руки, и пальцы на них судорожно сокращались, хватая все, и кто попадал в эту западню, тот уже не мог выбраться назад: сотни пальцев, крепких и слепых, как клешни, сжимали ноги, цеплялись за одежду, валили человека на себя, вонзались в глаза и душили. Многие, как пьяные, бежали прямо на проволоку, повисали на ней и начинали кричать, пока пуля не кончала с ними [Андреев 1990, II: 28–29].

Или «Ночной разговор»: