Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Лилипуты спорят о дальнейшей судьбе тела Гулливера, решение похоронить его показывается как гениальная мысль. Несмотря на неоднозначное отношение к покойному, устраиваются пышные похороны: развешиваются черные флаги, собирается огромная толпа у трупа, ораторы выступают с речами. В тексте используются различные иронические приемы: фиксация в хроникальных записях самых незначительных деталей действа, математический подсчет зрителей («121 223 человека») и ораторов («15 381 человек»), резкое увеличение количества друзей Гулливера, создание бюста покойного:

Трибуна для ораторов была утроена на груди Человека-Горы и украшалась флагами и зеленью, а также наскоро сделанным бюстом покойного. Талантливому скульптору удалось вложить в черты лица Гулливера столько мощи и благородства, что видевшие бюст вблизи уверяли в его несомненном превосходстве над оригиналом и шепотом говорили о лести [Там же: 497].

Важное место в повествовании занимает описание выступлений ораторов. Ученые всходят на трибуну все вместе, говорят все сразу и шепотом, причем под звуки оркестра, и делают вывод, что Гулливер – это миф, легенда, т. е. никогда не существовал [Андреев 1990, VI: 498–499]. Друзья Человека-Горы (500 выбранных ораторов) честно отмечают его лучшие и худшие качества. Самым же «торжественным и трогательным моментом» становится выступление оркестра и многочисленного хора с тела покойного [Там же: 502].

Ирония произведения «обрастает» новыми смыслами, когда становятся ясны обстоятельства его создания. Л. Андреев написал этот текст в связи с кончиной Л. Толстого и общественной реакцией на нее [Там же: 668]. Так «Смерть Гулливера» превращается в сознании читателя в памфлет, приобретает сатирические черты. Символически передаются в концовке текста последствия смерти Человека-Горы для лилипутов; здесь угадывается авторская оценка произошедшего события (художественного и его прототипа):

Навеки ушло из мира то огромное человеческое сердце, которое высоко стояло над страною и гулом биения своего наполняло дни и темные лилипутские ночи. Бывало прежде так, что от страшного сновидения просыпался среди ночи лилипут, слышал привычно твердые, ровные удары могучего сердца и снова засыпал, успокоенный. Как некий верный страж, сторожило его благородное сердце, и, отбивая звонкие удары, посылало на землю благоволение и мир, и рассеивало страшные сны, которых так много в темных лилипутских ночах.

И ушло из мира огромное человеческое сердце. И наступила тишина. И с ужасом прислушивался к ней и плакал горько осиротевший беззащитный лилипут [Там же: 502–503].

Ирония вкупе с сатирой становится сарказмом, «злой иронией», «крайней формой иносказательного отрицания, беспощадно издевательской» [Волков И. 1995: 127]. Данный вид комического был излюбленным приемом Вольтера. Писателя волновал диссонанс между философскими теориями мироздания и конкретными страшными событиями его эпохи, в том числе Лиссабонским землетрясением 1755 г. Этому событию Вольтер посвятил «Поэму о гибели Лиссабона» и часть знаменитой повести «Кандид».

Известно, что объектом нападок со стороны французского мыслителя стали тезисы философов (в частности Г. Лейбница): «Мы живем в лучшем из возможных миров», «Всё благо». В «Поэме о гибели Лиссабона» предполагается реакция пострадавших от землетрясения на такие рассуждения: