Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Нельзя не заметить в представлениях о прекрасной смерти элементы синкретизма, восходящие, естественно, к архаическому мышлению, но актуальные и в Новое время, да и в наши дни. В формулировках и примерах Ф. Арьеса свободно пересекаются прекрасное и возвышенное: «Мы живем в эпоху прекрасных смертей, – писала в 1825 г. в своем “Дневнике” Корали де Гаикс. – Смерть госпожи де Вилльнев была возвышенной» [Там же: 341]. Как только с прекрасной смертью начинает соотноситься реакция восхищения, в одном ряду оказываются некоторые описанные нами ранее виды репрезентаций танатологических мотивов: идиллическая (кончина Пульхерии Андреевны и Афанасия Ивановича из «Старосветских помещиков» Н. Гоголя, Натальи Савишны из «Детства» Л. Толстого), героическая (гибель героев в античном эпосе, рыцарей в средневековой литературе, казаков в «Тарасе Бульбе» Н. Гоголя), романтическая (смерть Тристана и Изольды в средневековом романе, Ромео и Джульетты в трагедии У. Шекспира). В то же время с некоторыми модусами художественности прекрасная смерть плохо сочетается или не сочетается вовсе: сентиментальным, элегическим, трагическим, свободным от героических или романтических наслоений (самоубийство Катерины в «Грозе» А. Островского), а также со сферой низменного / низкого в целом. По всей видимости, прекрасное («внутреннее», «текстовое») не выходит за рамки эстетических явлений, приносящих реципиенту возвышенные и приятные позитивные эмоции, нивелируется при описании танатологических мотивов, детерминированных социальными конфликтами, или танатологической рефлексии. Хотя, быть может, такая сочетаемость модусов художественности обусловлена особенностями нашей ментальности, исторически менялась и еще будет меняться.

Позитивные эмоции при восприятии прекрасной смерти могут иметь не только эстетическую природу, но и этическую или личностно-психологическую. Прекрасна «счастливая», «достойная», «правильная», «справедливая» кончина. Безусловно, эти концептуальные эпитеты, равно как и само определение «прекрасная», позволяют смягчить танатологическое напряжение человека, наполняют его понятным цивилизованным смыслом, предлагая конкретные образцы поведения.

В целом же необходимо признать, что понятие прекрасной смерти противоречит восприятию кончины человеком. Как одно из самых страшных (если не самое страшное) явлений природы, умирание изначально вызывает отвращение, т. е. в гораздо большей степени связано с категорией безобразного. Противопоставление красоты и смерти в художественной форме представлено во многих текстах, в частности в последнем монологе Ромео из трагедии У. Шекспира:

О ты, любовь моя, моя супруга?
Смерть выпила мед твоего дыханья,
Но красотой твоей не овладела.
(…) О милая Джульетта!
Зачем ты так прекрасна? Можно думать,
Что смерть бесплотная в тебя влюбилась,
Что страшное чудовище здесь прячет
Во мраке, как любовницу, тебя!
Так лучше я останусь здесь с тобой:
Из этого дворца зловещей ночи
Я больше не уйду; здесь, здесь останусь,
С могильными червями, что отныне –
Прислужники твои.

[Шекспир 1957, III: 121–122][143]

При этом существует не так много произведений, где сама смерть называлась бы прекрасной. Пожалуй, самый известный случай использования этого словосочетания – высказывание Наполеона над телом Андрея Болконского в романе Л. Толстого «Война и мир»: «Voilà une belle mort» («Вот прекрасная смерть») [Толстой 1992, IX: 356]. Полководец характеризует поступок князя, который кажется ему погибшим, в соответствии с представлениями о воинской доблести. Война как хронотоп постоянной готовности к смерти создает свои ментальные стратегии осмысления кончины, закрепленные преимущественно в символической схематической форме: в данном случае «прекрасна», «достойна», «счастлива» гибель солдата со знаменем в руках.

Правда, весь этот эпизод в романе Л. Толстого, как известно, направлен на развенчание фигуры Наполеона, в итоге – на протест против самой войны. Раненый Андрей Болконский переживает экзистенциальное потрясение, понимая бренность многих земных устремлений перед лицом вечного неба, вечной природы. Фразы Наполеона, очевидно предназначенные для исторической фиксации, кажутся ничтожными, и представление его о прекрасной смерти контрастирует с человеческими жертвами, а впоследствии, во время Отечественной войны 1812 г., – с национально-освободительной идеей. Андрей Болконский выживает словно вопреки констатации Бонапарта, и данный факт встает в один ряд со многими другими «гениальными ошибками» полководца.