Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Поведение умирающих здесь обусловлено этическим кодексом римского стоицизма. Судя по приведенным нами отрывкам, прекрасной может считаться смерть, контролируемая со стороны человека, который выбирает (действительно или иллюзорно?) вид кончины и ее обстановку. И все же завершение этого «контроля», итоговое мгновение ведут к неизбежной гибели красоты. Это замечают и гости Петрония:

Однако гости, глядя на эти два мраморно-белые тела, подобные дивным статуям, поняли его мысль – да, с ними погибало то единственное, что еще оставалось у их мира: поэзия и красота [Там же].

Следует отметить также, что зачастую эстетизация касается не танатологической ситуации целиком, а ее отдельных атрибутов, внося контраст в атмосферу молчания, скорби, страха. В повести Н. Гоголя «Вий» Хому Брута поражает «резкая и вместе гармоническая», «страшная, сверкающая» [Гоголь 1994, I–II: 339] красота убитой им ведьмы. В рассказе Ф. Сологуба «Красота» кинжал, которым закалывает себя Елена, называется «прекрасным орудием смерти» [Сологуб 2000, I: 508]. Прекрасными могут быть место гибели, место захоронения, памятники искусства, увековечивающие «достойную» смерть, в первую очередь надгробия. Данная категория использовалась также в различных религиозных системах для создания образа рая, что нашло отражение и в художественных произведениях, в частности «Божественной комедии» Данте или «Потерянном рае» Дж. Мильтона:

В краю прекрасном этом насадил
Господь стократ прекрасный вертоград
И почве плодородной повелел
Деревья дивные произрастить,
Что могут обонянье, зренье, вкус
Особо усладить.

[Мильтон 1982: 110][146]

Таким образом, прекрасное и танатологические мотивы способны сочетаться друг с другом, несмотря на их устойчивое противостояние в сознании человека. Именно художественная литература и искусство в целом реализуют этот оксюморон – «прекрасная смерть» – как особый способ осмысления танатологической тайны и адаптации индивида к ней.

* * *

Безобразное, антипод прекрасного, «выражает негативную эстетическую ценность», переживаемую двойственно: «наслаждение художественным произведением сопровождается чувством отвращения к самому предмету изображения» [Эстетика 1989: 28]. Об этом парадоксе писал еще Аристотель: «…На что смотреть неприятно, мы, однако, рассматриваем с удовольствием, как, например, изображения отвратительных животных или трупов» [Аристотель 2007, «Поэтика»: 48 b8].

Приметой безобразного, таким образом, является чувство отвращения[147], которое должно быть вызвано по отношению к предмету изображения, но не эстетическому уровню произведения. Поэтому, подобно феномену прекрасного, данная категория способна быть и онтологическим свойством текста, определяющим мастерство писателя, и формой репрезентации негативных ценностей внутри текста. Другими словами, о безобразном можно писать как прекрасно, так и безобразно.

Нас интересует безобразное как способ изображения танатологических мотивов. При изучении других видов низменного нам встречались уже танатологические ситуации, к которым применима категория безобразного: в фрагментах из романов Э. Золя «Тереза Ракен» и «Жерминаль», «Преступления и наказания» Ф. Достоевского, рассказов Л. Андреева «Красный смех» и «Ночной разговор» и пр. В то же время трудно безоговорочно использовать этот модус по отношению к средневековым текстам, рассказам А. Чехова или Д. Хармса.

Очевидно, что для феномена безобразного важна визуализация умирания или мертвого тела, подчеркивание его атрибутов: внешнего вида, кинетических (мимических, жестовых) и ольфакторных особенностей. Здесь эстетическое почти освобождается от семантической или этической нагрузки, которая, кстати, имела место в категории прекрасного. Безобразное выражает изначальное отношение человека к смерти, редуцирует его танатологическую экзистенциальную рефлексию до тупика, молчаливого и шокирующего наблюдения.