Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.

[Там же: 65]

После такого натуралистичного описания будущего лирический герой обещает «красавице» не романтически абстрактные встречу и жизнь на небесах, но бессмертие в его стихах:

Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты – навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.

[Там же: 52]

Безобразное в «Падали» обрамляет определенный философский взгляд на дихотомию жизни и смерти. Основополагающим образом в стихотворении предстает «великая природа», принимающая «слитое в одном» «разъединенным»; лирический герой ощущает в картине разложения «таинственные звуки мира», сопоставляя ее с «зыбким хаосом». В итоге текст посвящается не чему иному, как искусству, которое лишь и способно космизировать хаотический круговорот, сохранить красоту среди тленья.

Эстетика безобразного Ш. Бодлера оказала серьезное влияние на других символистов, в частности на творчество Ф. Сологуба. В целом для художественного мира этого писателя характерно противопоставление прекрасной мечты, «творимой легенды», и безобразной реальности, «грубой жизни». Танатологические мотивы, как и тексты в целом, у Ф. Сологуба эстетически оформляются по-разному. Здесь хотелось бы обратить внимание на роман «Мелкий бес», а конкретнее – на финальный эпизод убийства Володина. Данное произведение построено при помощи гротеска: гротескно изображается обстановка провинциального города, практически все персонажи, в первую очередь Передонов, их характеры и поведение. Убийство Володина представлена как вершина необоснованных фобий Ардальона Борисыча; в нем нет ни цели, ни смысла:

Передонов быстро выхватил нож, бросился на Володина и резнул его по горлу. Кровь хлынула ручьем.

Передонов испугался. Нож выпал из его рук. Володин все блеял и старался схватиться руками за горло. Видно было, что он смертельно испуган, слабеет и не доносит рук до горла. Вдруг он помертвел и повалился на Передонова. Прерывистый раздался визг, – точно он захлебнулся, – и стих. Завизжал в ужасе и Передонов, а за ним Варвара [Сологуб 2000, II: 287].

Описание гибели Володина настолько же безобразно, как и эпизод убийства старушки в «Преступлении и наказании» Ф. Достоевского. Подобный эффект достигается за счет отсутствия сопереживания жертве, акцентирования ее низменности / ничтожности для убийцы. В тексте Ф. Достоевского подчеркивается безобразный внешний облик старухи: «жиденькие волосы», «по обыкновению жирно смазанные маслом», «крысиная косичка», «вытаращенные» глаза, «сморщенное» и «искаженное судорогой» лицо [Достоевский 1972, VI: 63]; в «Мелком бесе» Ф. Сологуба – звуковые признаки смерти: «блеял», «прерывистый визг», «захлебнулся». Эти элементы вызывают отвращение, и в подобном модусе художественности можно увидеть определенную смысловую нагрузку: авторы, «удаляясь» из нарратива, не проговаривая свою позицию, словно предоставляют читателю возможность самому решить, «достойны ли» такие люди жить.

Итак, феномен безобразного возникает обычно там, где раньше существовала традиция прекрасного, устойчивые поэтические и общественные представления о прекрасном. Прекрасной душе, прекрасной женщине, прекрасной любви, прекрасной мечте у М. Лермонтова, Г. Флобера, Ш. Бодлера, Ф. Сологуба противопоставляются отвратительные картины смерти. Такую же инверсию представлений можно наблюдать в литературе о войне: романтическая идея возвышенной гибели в бою наталкивается на безобразие умирания. В рассказе В. Вересаева «Ломайло» так показан казненный хунхуз: