Танец с Фредом Астером

Венанцио тринадцатый год работал в ресторане «Сардиз» на 44-й улице. Он знал наизусть, в каком порядке расположены шаржи на знаменитостей, покрывавшие красные стены второго этажа. Говорили, что на сегодняшний день их пятьсот. Сам он никогда не считал, времени не было. Когда ты метрдотель в ресторане, самом популярном у артистов на Манхэттене, найдется достаточно других дел и слишком многое надо держать в голове. Забытая мелочь может стоить репутации и обернуться адом пустых столиков.

Например, боже упаси посадить мисс Таллулу рядом с супругой губернатора из… Всегда ставить блюдечко со свежим редисом у прибора мистера Уолтера, который любит похрустеть за беседой. Вывинтить лампочку из бра над столиком мистера Роберта Т., равно как и мисс Джоан К., чтобы приглушить свет над, гм, недозволенными шалостями публичного лица в конце вечера. Или оставить определенный диванчик за мисс Г., чтобы она могла сидеть, показывая только левый профиль, или, наоборот, лицом к окну для мистера Л., который любит, чтобы его видели с улицы. И не забыть подушечку под спину для мисс Мартин. И традиционную вазу с желтыми розами для мистера Эддисона. И т. д., и т. п.

Такие вот вещи. Основополагающие.

Венанцио позаботился о желтых розах, потому что нынче вечером столик заказал мистер Эддисон Де Витт. Он окинул умиротворенным взглядом безупречно накрытые столики. Скоро придут клиенты, именуемые «До занавеса», в большинстве своем зрители. К полуночи появятся другие, «После занавеса», актеры, продюсеры, вся большая театральная семья.

Венанцио выдохнул и занялся метафизическим делом – складыванием трехсот двадцати семи салфеток из белого камчатного полотна.

* * *

Рубен настаивал, и Манхэттен, хочешь не хочешь, пришлось пойти с ними в «Сардиз». Тронутая вниманием, она не решилась ему сказать, что это совсем, ну нисколечко не вяжется с ее сердечными делами.

На самом деле она в этот вечер хотела позвонить Скотту… коль скоро он сам не звонил. Может быть, он предложил бы снова сходить к Розине? На данный момент, во всяком случае, из-за этого сборища в «Сардиз» ее смелые решения пришлось отложить.

Ули Стайнер бросил на скатерть раскрытый номер «Биг Эппл Пост».

На правой странице Юдора Флейм танцевала в объятиях обувного магната: «Экзотическая Золушка нашла себе туфельку по ноге». На левой Юдора с голыми ногами, в бикини и пляжных тапочках, взывала: «Я не знаю, что мне надеть на пасхальный парад на 5-й авеню. Кто мне поможет?»

На лице Ули не отражалось никаких эмоций, ни ревности, ни уязвленного самолюбия. Как, дивилась Манхэттен, мужчина мог любить женщину так мало… но так долго? Она вспомнила Джину Балестреро, свою маму, и поспешила сделать подряд три глотка.

– С ее гардеробом можно одеть целый пансион, – заявила Уиллоуби с чисто профессиональной серьезностью.

– Я уверен, – сказал Ули, – что она скрывает свой размер. Наверняка просит на два номера больше, чтобы ботиночки дороже стоили.

Сесил Ле Рой резким жестом закрыл таблоид.

– Автор изменил название пьесы, как ты просил.

– Лучше бы он вообще ее не писал.

– Не начинай, Ули, – проворчал адвокат. – Теперь она называется «Коммунист в доме».

– Вы заметили? – проговорил Ули, обводя зал поднятым бокалом. – Вино красное. Диваны красные. Стены и ковер тоже красные…

Он наклонился к столу и закончил громким шепотом:

– Неужели Винсент Сарди комму…

– Того же самого, Венанцио! – перебил его Рубен громко и отчетливо, обращаясь к метрдотелю.

Он сменил свое вечное одеяние ворона на темно-синий костюм и галстук цвета слоновой кости. Это шло ему ненамного больше, но Манхэттен умилилась.

– Вот график предварительного турне перед Бродвеем. Он утвержден продюсерской компанией, – продолжал Сесил Ле Рой, доставая бумаги. – Свеженький, только сегодня днем.

Стайнер грыз орешки, загребая их ложечкой, как икру.

– Тебе уже скоро надо быть в Вашингтоне на Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.

– Очень любезно с твоей стороны, дорогой Сесил, напомнить мне об этом.

– Это моя работа. Надо, чтобы о твоей новой пьесе заговорили раньше…

– Это не моя пьеса… И слава богу.

– Чтобы ее антикрасный посыл утвердился в умах до слушаний. Чтобы все знали, что ты сделал выбор в пользу…

– Я не делал никакого выбора. Мне его не оставили. Что вы там бормочете, Уиллоуби?

– Что пасхальный парад и Хэллоуин вместе взятые не стоят моего мизинца на левой ноге.

Ули Стайнер расхохотался.

– Молодчина, Уиллоуби.

Он вдруг поднял руку. В зал вошли два актера, с которыми он играл в пьесе «Будь моей, Аризона!». Но как он ни крутился на месте, ни один его будто бы не видел. Манхэттен переглянулась с Рубеном, переглянулась с Уиллоуби. В третий раз за вечер Ули окликал знакомых, которые не отвечали или делали вид, будто не заметили его.

Всё стало более чем очевидно, когда явился хроникер Уолтер Уинчелл, прошел мимо их столика, подчеркнуто повернув голову в другую сторону, и скрылся во втором зале.

– Кстати, – вновь заговорил Ули, которого это, казалось, ничуть не задело. – Если вы внимательно посмотрели на фото, на Юдоре не только бикини и шлепанцы. На ней еще и браслет.