Танец с Фредом Астером

– С точки зрения эстетической и мир, и вы могли бы обойтись без этой пьесы. Без статьи Херста тем более. Но вы же знаете, дорогой Ули, как наши житейские бури… неэстетичны.

Манхэттен вдруг увидела, что пальцы его слегка дрожат, а у глаз залегли усталые морщинки.

– Самое главное – оставаться честным, Ули. Честность – тоже форма эстетики. Вот где настоящий бой. Это как танцевать танго. Танцор может позволить себе простое, банальное, даже вульгарное па, если в глобальном результате выходит прекрасный и неповторимый танец. А ваша карьера, что бы вы ни делали, уже сама по себе – прекрасный и неповторимый танец.

Все смотрели на него вопросительно, и он улыбнулся.

– Короче говоря, друг мой, эта бездарная пьеса будет вашим ответом дуракам. Мне кажется, это самый отрадный и упоительный способ послать их к чертям. К тому же эта пьеса обречена вскорости быть забытой публикой.

– У которой короткая память, – елейным голосом напомнил Ле Рой.

– Я желаю вам мужества, Стайнер.

Эддисон поднялся, не допив свой бокал. Снова пожал всем руки и удалился к заказанному столику, где его ждали только желтые розы в скромной вазе.

– У этого малого язык лучше подвешен, чем у тебя, Сесил, – вздохнул Ули. – Он убедителен.

И он широко, как распятый, раскинул руки.

– Твоя взяла. Я готов к окаянному турне! Пусть меня выставляют напоказ! Пусть пригвоздят к первым полосам всех газет!

– Начинаешь во вторник в театре «Колони» в Олбани, – спокойно сказал Сесил. – Вот календарь. Потом – Покипси, театр Гарри Кэри. Они уже получили и расклеили афиши. Это значит, что вы все выезжаете завтра.

– Завтра так завтра. Скорее разделаемся… Уиллоуби? Манхэттен? Мой багаж! Вперед по дороге из желтого кирпича! Отчалим… эстетично!

Мозгу Манхэттен понадобилось некоторое время, чтобы оценить ситуацию. Завтра? На месяц? Коктейль попал не в то горло.

– Но как же? – всполошилась она. – Уже? Так скоро?

– Нашего мнения никто не спрашивал, милая, – прошелестел Ули.

Она заозиралась в панике, увидела телефоны для клиентов за красными диванчиками, но так и сидела, застывшая, парализованная, только внутри всё кричало: «Тревога! SOS! Аврал!»

Спустя целую вечность она вполуха прослушала череду названий: Балтимор, театр «Маджестик»; Нью-Хейвен, театр «Бэрримор»; Вестпорт, Атлантик-Сити, театр «Коронет», театр «Стрэнд»…

– Я… я пойду попудрюсь, – пролепетала она, чувствуя, как пылают щеки.

И, схватив сумочку, почти побежала через зал, провожаемая ошеломленными взглядами спутников.

– Извините, мисс, – сказал ей мужчина, которого она толкнула в дверях и только позже, на улице, поняла, что это был Джеймс Мэйсон.

Она порылась в кошельке. На такси не хватало.

Пришлось бежать к метро.

* * *

Она вынырнула в сердце Вест-Сайда, галопом пробежала несколько кварталов до заветной двери. Остановилась, запыхавшаяся, призывая свое сердце к порядку.

Заставила себя повернуть назад, размеренным шагом прошлась вдоль домов, даже не замечая начавшегося весеннего ливня… и снова оказалась у двери. Сосчитала до десяти.

И нажала на кнопку звонка. Через минуту щелкнул замок.

Наверху она увидела силуэт Скотта в дверях. Как будто он всегда ее ждал. То есть… не совсем. Она знала его в рубашке, галстуке, пальто и шляпе. А сейчас увидела в свитере, с полотенцем на шее, с взъерошенными после душа волосами, очень… домашнего. Невероятно умиротворяющего. И привлекательного.

Он вздохнул. Невозможно было понять, что значил этот вздох. Он на нее рассердился?

– Входите, – просто сказал он.

– Я завтра уезжаю, – поспешно затараторила Манхэттен. – Я вам говорила. В предварительное турне. Это на месяц.

Она помолчала и повторила:

– На месяц!

Скотт тихонько притворил дверь.

– Вы промокли.

И он молча обнял ее.

– Простите. Простите, что явилась вот так, без предупреждения, и в такой поздний час… О, Скотт, нам надо было увидеться до моего отъезда. Обязательно, правда?

Он вытащил щепку из дотлевавших в камине углей, прикурил сигарету, подбросил в камин полено.

– Вы сердитесь?

Он едва заметно улыбнулся.

– Нет. Конечно, нет.

По его лицу казалось, что думает он прямо противоположное. Или столкнулся с уморительной шуткой, над которой не может заставить себя рассмеяться.

– Есть горячий чай. Хотите?

Она села на диван, поджав под себя ноги, как в первый раз. Под отсветами реки на потолке от широкого окна. Как в первый раз.

Он бросил недокуренную сигарету на угли и пошел в кухню за двумя чашками чая.

– Я знаю, что вы меня не ждали. Я надеялась… Вы сказали, что позвоните.

Ответом ей было звяканье фаянса. Когда он вернулся, она уже поднялась и стояла у двери.

– Я ухожу. Мне очень жаль, я вижу, что помешала вам.

– Вы мне не помешали, Манхэттен. Я просто пытаюсь… найти слова. Я не очень силен в импровизации.

Стоя столбом, девушка чувствовала себя глупо. Она присела на табурет.

– Это так трудно? – тихо проговорила она.

– И да и нет.

Он поставил перед ней чай.

– В сущности, не очень.

Она глубоко вдохнула.

– Что касается меня, я их нашла. Слова.

И, отпив глоток, выдохнула в чашку:

– Я люблю вас, Скотт.

Отсветы на потолке вдруг погасли, потому что он склонился над ней и заслонил их своей тенью.