Танец с Фредом Астером

– Консерватор! Пуританин, спартанец! Может, и мормон, если на то пошло! Любитель поучать из клики Уинчелла!

– Это и есть краеугольный камень нашей тонкой стратегии. Кросби никогда не заподозрят ни в пособничестве тебе, ни в попустительстве. Таким образом, наша защита перед комиссией…

– К чертям комиссию! – рявкнул Ули.

– Сам отправишься в ад, если не образумишься. Подумай.

– Чистое полотенце, Манхэттен. Уиллоуби? Маникюршу вызвали?

– Сейчас будет, Ули.

Актер зарылся лицом в махровое полотенце. Довольно долго были слышны только его шумные вдохи и выдохи.

– Придется пережить несколько неприятных минут, – рискнул заметить Рубен вполголоса. – Но они с лихвой окупятся в дальнейшем. Публика сохранит в памяти новый образ звезды – простой, душевной, открытой.

Простая, душевная, открытая звезда под полотенцем фыркнула от неудержимого смеха.

– Я буду рядом с тобой, сокровище, – промурлыкала Юдора. – Ты пойдешь не один, не волнуйся.

Полотенце пролетело через комнату и шлепнулось на софу в противоположном углу. Манхэттен подобрала его и аккуратно сложила.

– Niet! И еще раз niet! Не хватало еще паясничать целой компанией!

Рот Юдоры перекосился от выволочки, и лицо ее внезапно подурнело.

– Тебе хотят помочь, любимый… Niet? – повторила она тихо. – Это не по-русски ли?

В черных глазах Стайнера мелькнул лукавый огонек. Он обнял пышные бедра Юдоры, принудив ее, если можно так выразиться, к одностороннему сближению.

– Da, мое сокровище, это по-русски, – прошелестел он. – А ты знаешь, голубка моя, что случится, если ты будешь показываться в обществе Красного Негодяя, гнусного пинко[33]? Тебя запишут в сочувствующие. Юдора Флейм – комми! Затаскают тебя, станут копаться в твоей жизни. И в Вашингтон тоже вызовут. И будут допрашивать до посинения. Тебе ведь этого не хочется, моя прелесть?

– Нет, – выдавила она, слегка побледнев. – Конечно, не хочется. Я ненавижу этих большевиков так же, как ты. Но…

Манхэттен различила едва заметную веселость, проступившую в бесстрастных чертах Уиллоуби.

– …но ты обожаешь камеры, я знаю, ласточка, – нашептывал Ули, словно больному ребенку. – И ты так любишь телевидение! Придется, однако, выбирать. Быть или не быть в ящичке.

– А ты? – вмешался усталым голосом Сесил Ле Рой. – Ты там будешь?

Ули Стайнер глубоко, мелодраматично вдохнул.

– Вы победили! Идущие на смерть от меча и падут… Моя судьба и мое спасение в ваших руках!

– Правильное решение, – ответил адвокат, не выказав никаких чувств. – Вот это и называется образумиться.

– По мне, так это называется сдаться.

– Передача состоится…

– Отречься!

– …в 20 часов в студии номер…

– Капитулировать!

– …Десять семнадцать в Эн-уай-ви-би, – подхватил Рубен, строча в блокноте. – Спектакль в этот день отменяем. Продюсеров я предупрежу.

– Еще одно, Ули, – сказал адвокат и, запустив руку в свой портфель из кожи ящерицы, достал оттуда папку. – Прочти это… Главная роль очень сильная, очень характерная. Как для тебя написана. И это могло бы уладить наши дела.

На гримировальный столик под лампочки легла пьеса.

– «Мой близнец коммунист», – прочел Стайнер.

Все затаили дыхание. Сесил Ле Рой уткнулся в портфель, Рубен в блокнот, Уиллоуби чистила щеткой рукав костюма, Манхэттен разглаживала галстук. Одна Юдора сосредоточилась на своем занятии без притворства: она подводила тонкой кисточкой контур верхней губы.

И тут уборную сотряс громовой смех Ули Стайнера.

– Стать посмешищем не смерти подобно… Нет, убийству! «Мой близнец комм…» Глазам не верю! И роль какого из близнецов мне достанется? Сесил, скажи, что это шутка! Почему бы тогда не «Мой котелок коммунист»? Или «Мой холодильник коммунист»! «Моя модистка»! «Моя дантистка»! Вот, отлично. Очень кассовое название. «Моя дантистка коммунистка». Это… умора!

Содрогаясь от истерического хохота, он яростным движением смел пьесу со стола. Подобрать ее никто не решился.

– Название автор готов изменить, – сказал адвокат после тягостного молчания. – Ты должен прочесть эту пьесу, Ули. Она может спасти тебя от больших неприятностей. Звезды твоего масштаба уже дерутся за подобные роли, чтобы заявить о своем отношении к красным. В Голливуде. На Бродвее. Одни по убеждению, другие ради репутации. Я буквально вырвал этот экземпляр, его хотели предложить Адольфу Менжу…

– Адольф Менжу! – повторил Ули – он уже не смеялся. – Шут гороховый, показавший себя на процессах Десятки?.. Трагик!

Он отбросил назад шевелюру, зажмурился, держа правую руку под идеально прямым углом к виску. Уязвленный человек не мог подавить актера.

– Уйдите. Уйдите все, – проговорил он тихо. – Кроме вас, Уиллоуби. И вы останьтесь, Манхэттен.

Словно холодным сквозняком, всех быстро выдуло из уборной. Только Юдора сочла за благо задержаться. Она подошла к Ули и прижалась щекой к его волосам.

– Любимый… Мне так хотелось пойти туда с тобой, – вздохнула она. – Ты произвел бы фурор, я уверена. Но ты прав, будем осторожны. Может быть, лучше, чтобы нас какое-то время не видели вместе? Нет, я не говорю, что буду этому рада, но…

Он прервал поток слов, шлепнув ее пониже спины.