Танец с Фредом Астером

– Величайшего бродвейского актера, – уточнил Стайнер без улыбки.

Теперь он сидел на диване из декорации очень прямо и выглядел профессором на кафедре, приступающим к изложению сложнейшего постулата высшей математики.

– Я задам вопрос иначе, девушка: когда вы не трудитесь, облегчая работу нашей дорогой Уиллоуби, и не идете на свидание с любимым, чем вы в жизни занимаетесь?

На коже сумочки была царапина, у самого замка. Манхэттен никогда раньше ее не замечала. Правда, она никогда так внимательно не всматривалась в свою сумочку.

– Я… танцую, – раскололась она.

Стайнер запрокинул голову и воздел руки к небу, вернее, к колосникам над сценой.

– Она танцует! – воскликнул он. – Мисс Балестреро танцует!

В пустом зале возглас отразился от стен гулким эхом, как в пещере.

– Если вы танцуете, если вы танцуете… – он сделал вид, будто размышляет, задействуя серые клеточки на манер Эркюля Пуаро, – это значит, что вы хотите стать… танцовщицей?

– Я и есть танцовщица.

– Простите? Какого же черта вы гнете спину на неблагодарной работе прачки?

– Вероятно, из глупого, но непреодолимого желания не умереть с голоду.

Он скрестил руки на груди. Рукава поползли вверх.

Щеголяет, как аристократ с Восточного побережья, а руки-то волосатые, что у лесоруба из Орегона, подумала она со злостью.

– Чертовски странный человечек, вот вы кто, Манхэттен, – повторил он почти ласково. – Вы очаровательны, вы даже красивы, несмотря на невзрачное пальтецо и жуткие очки. Но вы… слишком взрослая. Вы, наверно, родились тридцатилетней.

Смутившись и разозлившись еще пуще, она лихорадочно искала верную реплику, острую шпильку.

– Моя мама… – только и удалось ей сказать. – Моя мама всегда говорила, что…

Она жадно глотнула воздуха, сердце билось в висках.

– …что все мужчины – мальчишки лет семи, не старше.

Рукава Ули Стайнера медленно опустились и повисли вдоль тела, а глаза блеснули как-то по-особому.

– Я знал одного… одну особу, которая так говорила, – медленно произнес он. – Это было… целую вечность назад.

Манхэттен встала, вцепившись в сумочку.

– Боюсь, я в самом деле опаздываю. До завтра.

Девушка ощущала стреляющую боль в голове и с трудом удерживала свои ноги, которые хотели бежать быстрее ее, прочь с этой сцены, из этого театра, подальше от запретной черты, которую она едва не переступила.

Метро ее немного успокоило. Пока поезд вез ее в Вест-Сайд, она смотрела на мальчишку, который выделывал акробатические трюки на центральной перекладине вагона. Очевидно, это было его любимое занятие, судя по протертым почти до дыр штанишкам.

– Будущий олимпийский чемпион, – предсказал его матери кто-то из пассажиров.

– Есть в кого. Его отец в пятнадцать лет строил Эмпайр-стейт.

Папа. Мама. Как же повезло этому малышу. Манхэттен вышла на своей станции, подмигнув ему на прощание. Мальчик, оседлав перекладину, в ответ показал ей язык.

Утопая в тумане, она шла по проспекту к их обычному месту встречи в двух шагах от его дома – бистро под названием «Соломенная крыша», принадлежавшему француженке.

Манхэттен ни разу не была у Скотта Плимптона после той ночи в «Копакабане», безумной ночи в безумный снегопад, когда он привез ее к себе, напоил чаем, а потом отвез домой на такси[36].

Чаще всего он приходил в ресторан первым и садился за столик, уже ставший их столиком. Услышав, как она открывает стеклянную дверь, он поднимал голову. И каждый раз она пыталась уловить этот свет, короткий, но такой характерный для него промельк в глубине его серых глаз. Это длилось четверть секунды, но ей хотелось верить, что он счастлив видеть ее.

Сквозь стекло витрины и туман Манхэттен увидела его, он беседовал с Розиной. Она толкнула дверь, всматриваясь в его лицо. Он обернулся… и да, ей не почудилось, она была – короткая, но яркая и счастливая вспышка в глазах Скотта.

– Добрый вечер, мисс Балестреро, – сказал он, как всегда, устало, но с теплотой. – Розина стряпает специально для нас цыпленка-кокотт. По-французски в тесте.

– Кокотт? А что это такое?

Розина Блюм, маленькая, вся из острых углов, прятала свои черные кудри под косынкой, каждый вечер – другой. Уже шесть лет она жила в Нью-Йорке с мужем Жюлем и дочерью Моникой, но ее английский оставался весьма приблизительным. Манхэттен, конечно, не могла расслышать, что Розина и по-французски говорила с акцентом.

– Это вкусно, – только и ответила Розина. – Знатно.

Она так и сказала: знатно. Из чего Скотт и Манхэттен заключили, что им предстоит познакомиться с аристократией кулинарного пантеона.

– Простите за опоздание, Скотт, – извинилась Манхэттен. – Но Стайнер…

Теплая рука накрыла ее ладонь, положив конец оправданиям. Она вспомнила, как он согревал в такси ее ледяные пальцы. Ей еще тогда понравились его руки, большие и шершавые. Это было больше месяца назад. Что произошло между ними с тех пор?

Ничего.

– Вы чем-то взволнованы. Ничего не случилось?