Танец с Фредом Астером

– Мэдисон? Уже бегу. Спасибо, Сэди.

– Хаксо! – повторила девушка, когда Джослин пулей вылетел из кабины в холл. – Au revoir![59] – добавила она по-французски, и все шпильки в ее прическе заходили ходуном, исполняя френч-канкан в миниатюре.

Жизнь решительно проявляла максимум благосклонности в это утро, и Джослин, вспугнув серебристую стаю голубей, успел догнать автобус на Мэдисон, который домчал его в два счета.

И работу он получил.

* * *

Шик проснулась от крика Черити, которая колотила в дверь ее комнаты. Где-то на заднем плане, кажется, завывала сирена.

Выброшенная из атласных складок сна под холодный душ действительности, Шик открыла один глаз со смутной мыслью, что война, кажется, еще не совсем закончилась.

– Мисс Фелисити! К телефону! К телефону!

С запечатанными, как два письма от судебного пристава, веками Шик облачилась в пеньюар и побрела к двери. Еле волоча ноги, она одолела коридор и дотащилась до первого этажа. Прижала к уху трубку висевшего на стене телефона.

Звонила Вэлли, ее агент.

– Ты в форме, красавица?

– Проплыла десять дорожек в бассейне, пятнадцать километров крутила педали на велосипеде, час танцевала линди-хоп. Если учесть, что через пятнадцать секунд я запасусь чем-нибудь тяжелым и пойду бить моего агента, можешь не сомневаться, что я в олимпийской форме.

– Отлично, – отозвалась Вэлли, очевидно, начисто лишенная чувства юмора – или туговатая на ухо. – Жан-Рене Дакен ждет тебя в салоне своего дома моды. 5-я авеню. Показ весенней коллекции. Он молиться готов на француженок. Я сказала, что твоя двоюродная прабабушка парижанка.

– La Vie en rose, Champs-Élysées, Jean Patou, bon voyage[60], – пробормотала Шик, еле ворочая языком. – Не говори мне, что это завтра, у меня не осталось ни цента на парикмахерскую.

– Сегодня в десять часов.

Шик разлепила один глаз и посмотрела на стенные часы.

– Сейчас три минуты одиннадцатого.

– Потому что ты опаздываешь, голубушка.

Всхлипнув, Шик повесила трубку, всё той же нетвердой походкой побрела в свою комнату и забралась под одеяло.

Через двадцать восемь секунд она вскочила с душераздирающим криком:

– Черити!!! Двенадцать литров черного кофе, пожа-а-а-а-алуйста!

Душ занял две минуты, кофе еще две, макияж и прическа девять. Для выбора наряда, однако, пришлось сосредоточиться. К французскому кутюрье нужен подход.

– Изысканность, сдержанность… У меня есть костюмчик цвета мимозы с вишневым поясом.

В одном поясе и пристегнутых к нему чулках она нырнула в недра гардероба, потом стенного шкафа. Вскипела, не находя того, что искала, заметалась, размахивая руками… С верхней полки лавиной ссыпались четыре шляпные картонки. Покатилась по полу розовая шляпка (одолженная у Пейдж), за ней еще одна, с фиалками (Урсулина), следом соломенная с лентой (ее) и, наконец… четыре книги!

С минуту она тупо смотрела на них, как смотрела бы, упав, на разбитую коленку. Или на заплесневевший сто лет назад кусочек сыра.

Шик никогда не держала у себя книг.

Кроме этих четырех.

Которые, собственно, были не ее. И она их никогда не открывала.

Это были книги из книжного магазина Трумана в Гринвич-Виллидж. В один ужасный снежный вечер она принесла их домой и забросила в шкаф в обиде и ярости, с надеждой забыть о них навсегда.

Она подняла одну, которая, упав, раскрылась. Разгладила помявшуюся от падения страницу, прочла начало: «Каждый вечер Лусия Холли писала мужу, который сражался где-то в Тихом океане».

Шик захлопнула книгу. Посмотрела на корешок, и вдруг чья-то злая рука так сжала ей сердце, что перехватило дух. Она слышала свое частое дыхание, в носу захлюпало. Пришлось сесть прямо на пол.

Время поджимало, но она прочла названия. «Кровавая жатва», «По эту сторону рая», «Сорок пять», «Глухая стена»[61]. Они ничего не говорили Шик, да и имена авторов тоже. Какой-то фильм она, может быть, видела, но не была уверена.

Зато она до удушья отчетливо помнила, как Уайти пулей вылетел из магазина, оставив пакет с купленными книгами, забыв обо всём… Забыв о ней, Шик[62].

Он бросил ее и бежал в ночь, в снегопад, бежал, бежал, если бы знать, от чего… А перед этим маленькая девочка – как бишь ее звали? Нелли? Минни? Тилли? – и ее мать говорили с ним о каком-то жутком происшествии в поезде, о девушке… Вот после этого он и убежал из магазина сломя голову.

И больше она его не видела.

Шик чувствовала, догадывалась – нет, она знала, – что эта девушка, о которой он спрашивал и которую даже не назвал по имени, и была его загадкой, его тайной раной, пожаром, сжигавшим его изнутри.

Наверняка эта девушка его бросила. В этом самом поезде, на перроне затерянного в глуши вокзала, наверно, под проливным дождем, как Богарта в «Касабланке». Иностранка (предположила Шик), которая бежала сюда на время войны и уехала на родину, в далекую европейскую страну – одну из тех, чьи названия кончаются на ия, – и больше он никогда ее не видел и не увидит…