Танец с Фредом Астером

– Бунтарка, – повторила она. – Точно. У Дидо на всё свои взгляды. Пару раз я помогала ей сшивать эти ее транспаранты. Чем митинговать, лучше бы шить научилась.

Она рассмеялась. И вдруг увидела, что он смеяться и не думает. Он наклонился к самому ее уху, понизив голос до шепота:

– Вы говорите об этих… воззваниях, о смутах? О, но… Не надо, Черити.

– Да ладно. Подумаешь, школьники бузят. Перебесятся.

– Не надо, – повторил он. – Вы хоть знаете, что было написано на этих транспарантах?

Девушка пожала плечами. Она помнила только, что они подшивали края, чтобы ткань не обтрепалась.

– Вспомните. Что она на них писала?

Черити почти испугали его глаза, вдруг ставшие свинцовыми. Он понял это и поспешил весело чокнуться с ее стаканом.

– Я был знаком с одной девушкой… О, совсем недолго. Она раздавала листовки у входа на свой завод, составляла петиции, все уши мне прожужжала этими бреднями, которыми нам забивают голову. Я скоренько сделал ей ручкой. Они тоже из таких?

– Кто? – спросила Черити: из всей тирады у нее в голове отложилось только то, что он был знаком с девушкой, и ей не давал покоя вопрос, что значит для него «недолго».

– Ваша соседка с транспарантами и ее отец. Тоже составляют петиции, митингуют на улицах и всё такое?

– Я не знаю, – осторожно ответила она. – Миссис Мерл считает мистера Беззеридеса чудаком. В чём-то она права. Он делает автоматы ростом с нас с вами. А работает киномехаником в «Пенсильвании». Вдовец, бедняга. Сам растит Дидо.

Гэвин Эшли как будто расслабился.

– Дидо? Чтобы назвать дочку таким имечком, папаша должен быть немного… – Он постучал себя по лбу.

– Он же молодчина, правда? – вступилась Черити за соседа. – Растит ее один…

– Это вы молодчина, милая. Я тоже, – продолжал он, отправив в рот два жирных гребешка, – как только подкоплю деньжат, обязательно доучусь. Знаете, даже начинающий бухгалтер получает 42 доллара в неделю. Буду работать и смогу помогать моей семье в Таллахасси. Через год-другой возьму ссуду, куплю домик и женюсь на славной девушке. Красивой, вроде вас. С пеной от пива на верхней губе.

Он, смеясь, опередил ее и вытер пивные усы своей салфеткой.

– Вы сейчас похожи на Нантукета, тушканчика моей сестренки. Доберется, бывало, до чизкейка, тоже весь перемажется. Вам холодно, Черити? Вы дрожите.

– Нет-нет, – ответила она, стягивая жилет на груди, не потому что замерзла, а потому что снова вся дрожала и боялась, как бы он этого не заметил. – Наоборот, мне жарко. Это от пива. Ваша семья… я думала, она в Милуоки… А вы сказали – в Таллахасси.

Гэвин Эшли как раз положил в рот жареную картошку, поэтому не отвечал, пока не проглотил.

– В Милуоки и в Таллахасси. Там и там. Смотря кого иметь в виду, отцовскую сторону или материнскую. У меня большая семья! – комично улыбнулся он.

Компания в углу распевала теперь You do something to me… something you can’t ima-a-a-agine…[68]

– Вы… удачный у вас сегодня день? – спросила Черити, показывая на стоящий рядом с Топпером чемодан.

– Еще бы! Один малый купил у меня три десятка ножей для своего ресторана. – Он повел бровями, словно на него снизошло озарение. – Конечно же, потому что вы были поблизости! Вы приносите мне удачу, Черити.

Она рассмеялась, сама толком не зная почему, отпила большой глоток пива, еще один и еще. Дрожь отчего-то стала приятной.

– Хотела бы я быть волшебницей.

– Вы и так фея, моя дорогая.

С этими словами он потянулся к ней пальцами. Она склонила щеку, надеясь на ласку.

Он вдруг убрал руку. Щелкнув пальцами, как фокусник, – ей это движение всегда казалось несуразным, – он показал монету в полдоллара, как будто вытащил ее из-за уха Черити.

– Это вы волшебник! – захлопала она в ладоши.

Но, надо признать, слегка разочарованная.

– Что вы делаете в воскресенье?

Ей показалось сначала, что она ослышалась. Когда же до нее дошло, сердце, не веря своему счастью, так и запрыгало в груди.

– Ничего, – выдохнула она. – В воскресенье совсем ничего.

– А вот и нет. В воскресенье у вас есть важные дела. Вы будете на Кони-Айленде смотреть женщину-змею, самого толстого человека в мире, лакомиться сахарной ватой…

Гэвин Эшли подцепил вилкой кукурузное зернышко и ловко закинул его прямо ей в рот.

– …со мной! – прошептал он, словно большой секрет. – Не забудьте захватить купальный костюм.

* * *

Во Франции ему никогда не случалось бывать на катке. Поэтому каток в Центральном парке символизировал для Джослина вершину американской экзотики.

Овальный, гладкий, как небольшое тихое озеро, он походил бы на любой другой каток, если бы не был окружен одновременно деревьями и небоскребами. В зеленом павильончике, где работал буфет и прокат коньков, лилась из динамика музыка ярмарочной карусели.

Кроме Джослина Дидо зазвала своих друзей из «Эллери Тойфелл» – все они были членами ее Комитета за свободу слова. Джослин уже имел случай встретиться с ними перед Рождеством, на бурном и малопонятном ему митинге[69].