Танец с Фредом Астером

– Я представительница спонсора передачи. Рекламная пауза, если угодно. Но «представительница» лучше звучит, не правда ли? Летают, ползают, кусают – «Флай Килл»! Смерть насекомым! Пш-ш-пш-ш… и в доме тишь и благодать! – продекламировала она с несокрушимой серьезностью прилежной ученицы.

– Только не опрыскивайте Вона Кросби, – лукаво посоветовала Манхэттен. – А то, чего доброго, его бабочка упадет замертво.

Прелестница от души рассмеялась.

Манхэттен смотрела ей вслед, пока она уходила по коридору. В поле ее зрения появился давешний любезный блондин. Он заканчивал заправлять пленку в черную камеру. Их взгляды встретились, и они ободряюще улыбнулись друг другу.

Оркестр сыграл четыре такта до того громко, что заложило уши. На светящемся прямоугольнике замигало слово ТИШИНА. Все замолчали.

За стеклянной стеной в аппаратной склонилась над пультами съемочная группа. Таймер начал обратный отсчет. 12… 11… 10… Стажер прикурил Вону Кросби сигарету. Тот опробовал одну, две, три позы, выбрал первую: стоя, левая рука в кармане, микрофон и сигарета в правой. Другой стажер кинулся к нему, наклонился проверить складку на брюках, поправил лацканы пиджака и пулей вылетел из кадра. Включился красный сигнал ЭФИР. 3… 2… 1… Оркестр грянул музыку под титры.

Вокруг залитой ослепительным светом площадки разверзлась черная бездна, где теснился весь теневой персонал.

– Добро пожаловать на Эн-уай-ви-би, леди и джентльмены! С вами Вон Кросби, на сегодняшний вечер ваш церемониймейстер у алтаря богини Телевидения. Я счастлив снова представить вам шоу, возбудившее весь Нью-Йорк: «Звезда после занавеса»!

Слово АПЛОДИСМЕНТЫ сменило ТИШИНУ на прямоугольнике, и публика послушно захлопала в ладоши.

– И как прелюдия к вечеру, который обещает быть исключительным, волшебный голос, всеми нами любимый…

Манхэттен съежилась в углу, скрытая ширмой. Ни певец, который открыл телевизионный бал, проворковав Just You, Just Me, ни оркестр, усиленный микрофонами, не потревожили сон пожарного, который так и посапывал в нескольких шагах от нее.

– Возьмите, мисс. Вам это, похоже, нужно.

Тот самый блондин поставил стаканчик кофе на выступ стены, у которой притулилась Манхэттен. Он держал в руке еще один и пил сам.

– Спасибо, – тихо выдохнула она. – Вы очень любезны.

Допив свой кофе, он поднял тяжелую треногу и скрылся в тени.

После певца вышла грациозная мисс Келли и выпустила вверх первый залп – пш-ш-пш-ш – из «домашнего Атиллы». И наконец Вон Кросби объявил гвоздь программы, мистера Ули Стайнера.

Давящий ком в груди Манхэттен исчез, но на смену ему пришло еще более неприятное чувство страха – такого страха, от которого впору задохнуться, когда стоишь на вершине утеса в сильный ветер. Она спрятала большие пальцы в кулаки и сжала их так, словно они могли убежать.

Ули был на редкость привлекателен в чесучевом костюме. Всё же у Уиллоуби глаз-алмаз. Он любезно поздоровался с Кросби, сел рядом с ним в одно из клубных кресел и тоже закурил сигарету. Рука у него не дрожала.

– Дорогой Ули, какая встреча! Какой чудесный вечер намечается, не правда ли? Знаете ли вы более шикарное, более сногсшибательное место для дружеской беседы, чем большая площадка Эн-уай-ви-би?

– Да, а что? Самое шикарное место, которое я знаю, у меня дома.

Вон Кросби моргнул, это было едва заметно, и улыбка его осталась столь же ослепительной. Он даже прыснул.

– Но здесь, дорогой Ули, вы окружены поклонниками и друзьями.

– У меня дома есть Дороти, моя золотая золотая рыбка, и Джорджия, моя черная золотая рыбка. Они любят меня не меньше.

По залу прокатился смех.

– Дороти, Джорджия… Женские имена для золотых рыбок… Это память о былых возлюбленных, Ули? – поинтересовался Кросби медоточивым тоном, понимающе подмигнув, как мужчина мужчине.

– Ничего подобного. Их имена я забываю. Ни воспоминаний, ни памяток не храню. Былая любовь – как пустая бутылка из-под шампанского. Кому придет в голову ее наполнять? Лучше открыть новую!

Метафору встретили аплодисментами. Оркестр заиграл популярный мотивчик, и хор на маленькой эстраде проникновенно и уверенно запел:

Три розовые дамы
Мыло Кадум!
Два маковых господина
Ла-но-линовое!
Дамы
Мыло Кадум!
Господа
Ла-но-линовое!
Все вместе
Мойтесь с головы до ног
Ла-но-линовым мылом Кадум!

Манхэттен еще глубже забилась в угол. Их имена я забываю. Ни воспоминаний, ни памяток. Пустые бутылки… А ее мать Ули Стайнер тоже выбросил, как пустую бутылку? Стер из памяти обременительное воспоминание об их ребенке?

Неужели все мужчины рассуждают так же, как он? Нет. Не все. Не Скотт. Он-то хранит воспоминания, это видно по глазам. Девушка схватила стаканчик. Пуст. Упершись локтями в колени, она принялась грызть ноготь на мизинце.