Танец с Фредом Астером

– Дорогие друзья, мы снова в студии Эн-уай-ви-би со звездой Бродвея, несравненным, неотразимым Ули Стайнером. Дорогой Ули, в последнее время о вас ходят кое-какие слухи. Скажите по секрету, разумеется, это останется между нами, мужчинами…

Слухи. С каменным лицом Стайнер закинул ногу на ногу, вновь поставил ее на пол.

– Это пикантное создание, с которым вас так часто видят… Положа руку на сердце, дорогой Ули. Не кроется ли здесь что-то серьезное?.. Брак, к примеру?

– К примеру? Увольте. Что до брака – избави боже! Брак сочетает в себе самые агрессивные начала греко-римской борьбы и Второй мировой войны.

Грянул взрыв смеха, хохотала вся студия 1017, от публики до аппаратной. Ули окинул зал равнодушно-удовлетворенным взглядом.

– Есть здесь две-три пары женских глаз, которые ставят мне в вину сам факт моего существования, – произнес он.

– Всё идет отлично, – тихо шепнул Рубен Олсон. – Публика с ним.

Манхэттен и не слышала, как он подошел. Он сидел прямо за ней, на каких-то металлических кубах. Она отмахнулась и сосредоточила внимание на площадке… где мисс Пш-ш-пш-ш Келли выпускала новое облачко домашнего Атиллы в такт пению хора.

Летают, ползают, кусают —
«Флай Килл»! Смерть насекомым!
Пш-ш-пш-ш… и в доме тишь и благодать!

Она скрылась, следом прозвучал куплет Goodnight Angel, и Вон Кросби снова взял микрофон.

– Смею сказать, дорогой Ули, что вы большой оригинал.

– Это я смею сказать, дорогой Вон. Не вы.

– Что вы способны или были способны на экстравагантные поступки, продиктованные страстью или чудачеством. Вас не мучает раскаяние? Случается ли вам, скажем, жалеть о ролях?

– Никогда.

– О романах?

– Я их не помню, я же сказал.

– О неподходящих… или неразумных знакомствах?

Манхэттен выпрямилась. Вот оно, началось. Вон Кросби смотрел Ули прямо в глаза. Ули опять закинул ногу на ногу и сразу же поставил ее на пол. Его раздражение становилось прямо-таки осязаемым.

– Об абсурдной приверженности ложным идеалам? – продолжал ведущий, сияя улыбкой. – О политических химерах? О вере в опасные заблуждения?

Ули Стайнер побледнел. Выдержал взыскующий взгляд. Голос его стал тверже.

– Я верю в себя, – выговорил он, чеканя слоги. – Верю в узлы моих галстуков. Верю в Джеки Робинсона и «Бруклин Доджерс»[95]. Не обязательно в таком порядке, но это никоим образом не опасные заблуждения.

Манхэттен вздрогнула. Зачем он упомянул Джеки Робинсона? Она обернулась к Рубену. Он тоже задавался этим вопросом.

– Черт побери, – проворчал он. – Уж лучше бы Ди Маджо[96], что ему стоило?

Робинсона Ули назвал нарочно, в этом она нисколько не сомневалась. Выбор не был ни безобидным, ни случайным. Джо Ди Маджо был великим бейсболистом. Белым. Лояльным. Вполне приемлемым.

Не то что Джеки Робинсон, навлекший на себя громы и молнии консервативных газет, когда его, первого чернокожего в истории бейсбола, приняли в белую команду. Всем было известно, сколько грязи вылилось на тренера «Доджерс», сколько яростных нападок он выдержал, чтобы сломать табу. Как всем было известно и то, что Вон Кросби принадлежал к этой своре, что его передача была ударным оружием ненавистников.

– Вы, стало быть, в душе… придерживаетесь прогрессистских взглядов, Стайнер?

Голос звучал всё так же слащаво, но нельзя было не заметить, что Кросби перешел с дорогого Ули на просто Стайнера.

– Америка придерживается прогрессистских взглядов, когда она верит в прогресс. Человек, который строит Эмпайр-стейт, – прогрессист. А тот, кто прыгает с него, – дурак.

На этот раз публика смеялась как-то робко. Улыбка на лице Кросби еще держалась, но стала тоньше иглы.

– Итак, отметим, что вы сторонник прогресса, – продолжал ведущий ровным голосом. – Но, кроме того, сердцеед, упрямец, задира, скандалист…

– Вы правы, это всё я.

– Ваша репутация…

– Моя репутация! Вы имеете в виду то, что пятнадцатая хористка в левом ряду рассказывает машинисту сцены? Который пересказывает это автору пьесы, а тот режиссеру, а тот швейцару, а тот вам, Кросби? Дорогой мой, лично я называю это сплетнями.

У Вона Кросби отвисла челюсть, лицо побелело, улыбка погасла. Манхэттен вцепилась в рукав Рубена, Рубен в рукав Манхэттен. Они смотрели друг на друга, кусая губы.

– Он показывает себя в наилучшем свете, – пробормотал секретарь.

Ули Стайнер. Его гордыня, его спесь, его высокомерие сейчас погубят всё!

За стеклянной стеной режиссер щелкнул пальцами. Мисс Келли буквально вытолкнули на площадку, и она всё так же грациозно и старательно, под музыку и пение хора, выпустила очередное облачко «Флай Килл»… Ее чуть не сбил с ног вскочивший с кресла Стайнер. Он раздраженно отогнал рукой дезинсекционный туман. Она извинилась, залившись краской. Все раскашлялись. Новый щелчок пальцами: оркестр грянул Smoke Gets in Your Eyes[97], отнюдь не в насмешку, репертуар был определен заранее.