Танец с Фредом Астером

– …каждая машинистка сохранит в целости свои кукольные ручки. Никаких больше сломанных ногтей, оцарапанных пальцев, облезшего лака. Даже если вы сто раз приколете и отколете ваш рабочий график. Кнопки будут входить легко, как… как…

– …в крем, – улыбнулась Эчика.

– Вот-вот!

Он был горд своей идеей. Хрусталь его фужера звякнул о фужеры девушек.

– Я наводню этими досками весь Нью-Йорк. Головной офис, конторы, редакции… Если «Шуйлер и Хармонд» отхватит следующий Пулитцер, в этом будет и моя заслуга, не правда ли?

– Крем хорош на торте, – подпустила шпильку Шик и подумала, не пора ли переименовать Пробку в Доску.

– О! Вот вам и слоган! – просиял он. – Как в крем.

– Фу. Машинистке будет казаться, что у нее пальцы перемазаны кремом.

– Можно будет придумать что-нибудь получше, – примирительно сказала Эчика.

Эрни поставил фужер на стойку.

– Я не очень-то смыслю в таких вещах. Может быть, Фергюса Форда осенит идея?

– В этот час в моей бедной голове живет только одна идея… выпить! – произнес голос сзади.

Все одновременно повернулись на табуретах. Фергюс Форд представился.

– Как вы нас узнали? – удивилась Шик. – Мы же никогда не встречались?

– Украдкой сунул доллар официанту.

Эрни предложил ему фужер, но Фергюс предпочел радугу-шипучку.

– Не хочу показаться снобом, – сказал он, – но шампанское становится лимонадом издателей. Они даже придумали файф-о-клок-шамп. Радуга-шипучка прикольнее.

Шик нашла его чертовски юным и, пожалуй, чересчур богемным для технического директора. Эчике сразу понравились большие очки и кудри, бросавшие вызов земному притяжению. Трудно было представить его закупающим стулья, настольные лампы и стаканчики для карандашей.

– Что такое радуга-шипучка?

– Состава я не знаю, но налицо все цвета взрослой игуаны в разгар брачного периода.

Как бы то ни было, радовал тот факт, что четвертым игроком в партии оказался этот весельчак без претензий. Эрни Калкин подумал, что вести с ним деловые переговоры будет не труднее, чем забить гвоздь в… пробковый крем.

* * *

39-я улица.

Шофер, нанятый Эн-уай-ви-би вместе с «плимутом», затормозил у самого тротуара. Уиллоуби укрылась в машине первой. Ули Стайнер посторонился, чтобы пропустить Манхэттен, но… Манхэттен рядом не было.

Она увидела поодаль Дидо, которая не могла выбраться из кольца коричневых транспарантов Святого Олафа.

– Иди сюда! – закричала она. – Не стой там!

– Манхэттен! – рявкнул Стайнер от дверцы машины. – Где вы, черт возьми!

Зевака, который узнал его и назвал по имени, далеко не ушел. Он околачивался вокруг Стайнера с наглым видом, засунув большие пальцы в карманы жилета, и вдруг буквально ткнулся в него носом.

– Ну да! – заорал он прямо в лицо великому человеку. – Это он. Ули Стайнер!

На нем была куртка на меху, тесная в плечах, ирландская каскетка с большим козырьком, зеленые кожаные перчатки, а лицо не из приятных. На его крик подбежали еще двое и встали рядом, наружность обоих тоже не предвещала ничего хорошего.

– Где там застряла Манхэттен? – торопила их Уиллоуби из машины. – Садитесь, Ули. И вы, Рубен.

– А этот Стайнер-то дружбан комми! – продолжал зевака в зеленых перчатках.

– Он сам комми, ты хочешь сказать! – заржал его приятель.

– Комми! Комми! Ули Стайнер комми!

На это дружное скандирование тотчас сбежался весь Святой Олаф, а следом и «Тойфелл». Все толкались, сбивались в кучки, горланили. «Плимут» уже был окружен со всех сторон.

– Коммунисты проникли на Бродвей! – заорал один молодчик.

– А евреи в Голливуд! – подхватил другой.

– Уезжайте, мистер Стайнер! – крикнул юноша из «Тойфелл».

– Едем, сэр? – спросил шофер, уже готовый нажать на акселератор.

– Нет еще. Боже мой, Манхэттен… Где ее носит?

Чуть дальше на проспекте выли сирены, красно-синий свет мигалок заливал вход в Эн-уай-ви-би. Рубен высунулся, пытаясь отыскать Манхэттен, но приезд полиции усугубил панику, и он ретировался.

– Ее не видно.

К окну «плимута» приникло лицо с высунутым языком.

– Господи… – выдохнул Стайнер, содрогнувшись от омерзения.

Два репортера щелкали его во всех ракурсах. По сверкающему капоту покатился гамбургер и развалился на ветровом стекле, точно окровавленный череп.

– Она, наверно, укрылась в холле Эн-уай-ви-би. Я уверена, она не пропадет. Езжайте! – приказала Уиллоуби шоферу. – Выбора нет, Ули.

А Манхэттен, стиснутую в толпе, нес людской поток. Добраться до «плимута» было невозможно. Схватив Дидо за рукав, она сначала попыталась вернуться назад и укрыться в здании, как и предполагала Уиллоуби. Но когда они были уже у самой стеклянной двери, пожарный с грохотом опустил железный занавес.

В сутолоке проспекта они увидели Лео, Пэта и Джеффри, которые дрались с парнями из Святого Олафа. Вокруг слепили глаза вспышки фотоаппаратов, фары, мигалки… Девочек из «Тойфелл» как ветром сдуло.

– Бежим отсюда!

Ни за что на свете Дидо не хотела оказаться ни на страницах «Таймс», ни в полицейском фургоне. А чтобы отец пришел вызволять ее из участка – этого она и вообразить не могла.