Танец с Фредом Астером

Девушка замерла, не веря своим ушам.

– Где вы? Манхэттен!..

Голос удалялся.

Так быстро, что все ее движения словно слились в одно, она бросила на ступеньки стаканчик, схватилась одной рукой за перила, другой прижимая ко лбу платок, и буквально скатилась по лестнице.

Заварушка внизу еще продолжалась. Взгляд Манхэттен, однако, упал именно туда, куда нужно. Она кинулась к нему, выпустив из руки платок, который улетел за его раскинутые руки.

– Я здесь… Здесь.

Задыхаясь от волнения, она упала в его объятия.

Скотт прижал ее к себе, стиснул, почти задушил и, почувствовав, что она дрожит, распахнул пиджак, в который она нырнула с головой.

– Я слышал по радио новости… Ох, Манхэттен, одна другой страшнее и чудовищнее. Без конца повторяли имя Ули Стайнера и упоминали эту окаянную передачу. Я знал, что вы там были, вы сказали мне, когда…

Манхэттен даже не пыталась сосредоточиться на том, что он говорил. Она едва держалась на ногах и думала о стольких вещах одновременно! Сердце так сильно стучало в висках, что она почти оглохла. Девушка откинулась в обхвативших ее руках и между лацканами пиджака подставила ему лицо с закрытыми глазами.

– Скотт Плимптон, болван вы этакий, кончайте рассказывать вашу жизнь и поцелуйте меня!

14. Suppertime [100]

– Где бы вы хотели поужинать?

– Где-нибудь, где танцуют! – без колебаний ответила Эчика.

Они вышли из «Люмет энд Любич Бокс», кинозала на 44-й улице, где шел новый фильм с Хамфри Богартом. Шик предпочла бы театр, но Пробка так долго расхваливал Фергюсу свои чудо-доски, что они опоздали. Фильм ей понравился, но хотелось немного покапризничать.

– Какой пронзительный финал, правда? – сказал Фергюс. – Эта буря, золотая пыль…

– Да ну, – скривилась она. – Еще одна роль плохого парня мало что добавила Богарту.

– В жизни он совсем не такой, – вмешалась Эчика. – Он поддержал Голливудскую десятку. Знаете, сценаристов, которых Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности обвинила в коммунизме. Богарт, его жена Лорен Бэколл, Ричард Конте и еще многие знаменитости зафрахтовали самолет и прилетели, чтобы оказать им поддержку на слушаниях в Вашингтоне. По-моему, это смело.

Фергюс Форд пожал плечами, богемный как никогда. На этой стадии вечера его волосы пустились в свободный полет. Решительно, директора теперь не те, что прежде, подумала Шик. Она посмотрелась в витрину, проверяя, в порядке ли ее собственная прическа. Новый лак (Charles of the Ritz, 2 доллара 25 центов) достойно выдержал кактусы «Сокровищ Сьерра-Мадре».

– М-м-м, – протянул Фергюс. – Ваш Богарт не совсем тот крутой парень, каким видится на экране. Пара-тройка угроз… и вот уже из страха попасть в черный список, лишиться ролей, прекрасного дома и яхты он довольно резко переменил свои взгляды.

– Правда? Расскажите нам.

– Вы не читали «Фотоплей» в прошлом мае? Огромными буквами на обложке: I’m no communist, by Humphrey Bogart[101]. Он там раскаивается в том, что его подвело большое сердце или что-то в этом роде. О героизме после этого как-то не хочется говорить, не правда ли?

– А вы бы не поступили как он? – возразил Эрни. – Вы готовы потерять работу, друзей только потому, что поддерживаете каких-то субчиков с завиральными идеями – которые даже не разделяете?

– Согласен, я не знаю, как поступил бы на его месте. Скажем так, с 44-й улицы, в двух шагах от ужина и танцев с нашими очаровательными спутницами, это представляется мне пошлым, чтобы не сказать постыдным.

– Будь мы коммунистами, – добавил Эрни, – каши бы с вами не сварили, это точно. У них есть бомба, да, а бумага-то есть? Гвозди? Независимые газеты?

– Не Богарт в этом виноват, – вступилась за кумира Эчика. – Виновата эта удушливая атмосфера, этот моральный террор, который ощущается повсюду. Кто может устоять?

– Отважные! Непокорные! – воскликнул Фергюс. – К сожалению, их немного. А остальные отупели или сошли с ума. Я слышал, как Айн Рэнд, не самая плохая писательница, с пеной у рта поносила уж не помню какой голливудский фильм, в котором усмотрела прокоммунистическую пропаганду, потому что русские показаны там улыбающимися. Русский, на полном серьезе утверждала она, улыбаться не может по определению. Ошеломительное заявление со стороны интеллектуалки, правда?

– Как бы то ни было, пробковые доски вряд ли актуальны для русских… и для меня! – вздохнула Шик, которой этот разговор уже осточертел.

– Им остается водка, голубые глаза и икра, – примирительно улыбнулся Эрни, взяв ее под руку.

– И еще Чехов, – добавил Фергюс. – Это их спасет.

В «Рио Лобо» они нашли загадочное меню, свинг-оркестр и сверкающий танцпол. Метрдотель провел их к столику, расположенному, несомненно, идеально и накрытому безупречно. Когда Эрни заказал французское вино, Шик немного ожила. Эчика в ритме музыки незаметно толкнула ее локтем.

– Что вы можете нам предложить, старина? – спросил Фергюс метрдотеля беспечным тоном, на диво нехарактерным для технического директора у «Хэмонда и Шуйлера».