На взгляд Джослина, она преувеличивала. Ладно, был у шоколада легкий привкус. Но не такой уж неприятный.
– Привкус? – повторил Космо с полным ртом.
Джослина захлестнуло сочувствие к Дидо. А Космо, похоже, находил их злоключение уморительным, такой уж он. Но всё равно, это здорово, что он их пригласил. Он же не обязан.
– Очень вкусно, – поспешно заверил он и, надкусив пончик, уткнулся носом в чашку, чтобы не замечать обиженного вида Дидо.
– Самое смешное, – сказал хозяин, когда пришел убрать со стола, – что, пройди вы такой же конец, но в обратную сторону, уперлись бы прямо в ваше шале, чем возвращаться назад!
Это было уж слишком. Дидо поперхнулась глотком какао. Джослин перехватил украдкой брошенный на него взгляд: она смеялась! Она не смеялась с тех пор, как они выехали из Нью-Йорка.
Он тоже засмеялся. И Космо только того и надо было. На миг они снова стали дружной компанией. Только на короткий миг. Дидо, спохватившись, снова приняла позу оскорбленного величества.
– Ты же местный, Космо, – строго укорила она. – Ты не знал?
– Что больше похоже на дорогу под снегом, чем другая дорога под снегом, – вздохнул тот. – Я бываю здесь раз в году и еду с вокзала, а он в другой стороне.
– Еще чего-нибудь выпьете?
Они ответили отрицательно, но купили яиц, бекона, сосисок, кофе, консервированной фасоли и персиков, муки, содовой и, коль скоро были в Вермонте, банку кленового сиропа. Хозяин (который откликался, когда хотел, на имя Олдос Рашуорт) снова захихикал без всякой причины. Видно, он был из того же теста, что и Космо, ничто не могло поколебать его хорошего настроения, даже пронзительные трели Джейн Пауэлл, сотрясавшие теперь музыкальный автомат.
Он обещал им, что перезвонит Акенблумеру утром и сам пригонит «паккард» в шале, когда его починят. Космо хлопнул ладонью о его ладонь, и оба прыснули под сердитым взглядом Дидо.
У пьяницы наконец иссякли песни, и он умолк.
Снаружи вдруг донесся мелодичный перезвон колокольчиков. Олдос Рашуорт радостно повел бровями.
– Вроде приехали!
В дверь ворвался ледяной вихрь. Очевидно, не
– Пьян и не в своем уме! – шепнула Дидо, завороженно глядя на вошедшего.
Фигура была высокая, с ног до головы укутанная в шарфы и прочую шерсть. Она указала на запряженные лошадью сани, ожидавшие их на дороге.
Джослин забрался первым, с наслаждением нырнул под лоскутные одеяла, наваленные на скамьях и образующие нечто вроде мягкой палатки. Дидо и Космо не замедлили присоединиться к нему.
Олдос помахал им с порога.
– Гони! – крикнул он.
И снова зашелся своим многозначительным смехом вслед саням, которые сильная лошадь уносила всё дальше по снежному ковру.
Несмотря на колючий ветер в лицо и тряскую дорогу, Джослин чувствовал, как его окутывает сонное тепло.
Дидо сидела между ним и Космо, очень прямая в заснеженном пальто; глаза ее были открыты, красивый профиль хлестали пряди волос, выбивавшихся из-под шапочки и трепетавших в том же ритме, что и грива лошади.
– О чём ты думаешь? – шепнул ей Джослин (Космо сидел с закрытыми глазами).
Дидо ответила не сразу. Потом выдохнула полушепотом:
– Когда-нибудь… Когда Америку и весь мир захватят марсиане, у каждого будет свой телефон прямо в кармане, звони кому хочешь, когда хочешь и откуда хочешь. И не надо будет километры вязнуть в снегу из-за какого-то… разгильдяя!
Карманные телефоны? Вечно Дидо выдает диковинные идеи в не самые подходящие моменты.
– И как перемещаться, таская за собой километры телефонных проводов? Да все в них запутаются… И аппараты тяжелые. И длины всё равно не хватит.
Она пожала плечами под красным искусственным мехом, уже побелевшим от снега.
– Балда. Никаких проводов не будет.
– Что же будет?
– Излучения. Волны. Как радио и телевидение.
Она совсем спятила.
– Ну, это не раньше трехтысячного года, – сказал он, любуясь вершинами елей.
– Или двухтысячного? Полвека – это долго.
Она наконец прижалась к нему под теплыми одеялами и задремала.
Мелкой рысью они добрались до «паккарда», превратившегося в сугроб на обочине. Лыжи на крыше походили на усики насекомого в спячке, готового проснуться и улететь по первому тревожному знаку.
Космо, Джослин и пьяница-не-в-своем-уме вышли, чтобы перенести в сани багаж и лыжи.
Закончив, они расселись – пришлось потесниться – и снова покатили под звон колокольчиков в сгущающихся сумерках.
– Ты забыла, – тихо возобновил Джослин прерванный разговор (Космо уже похрапывал, прислонившись щекой к паре лыж), – что в двухтысячном году мы будем стариками. И, может быть, с карманными телефонами, но будем воевать с марсианами. Знаешь что? Я предпочитаю мои семнадцать лет сегодня, и телегу со старой клячей в тысяча девятьсот сорок девятом, и уик-энд на лыжах.
– Человек без воображения. Консерватор!
Слева за ними на цыпочках следовали горы, похожие на юных валькирий в свадебных фатах.