Темная башня

– Агх! – воскликнул Макфи. – А при чем тут вообще хроноскоп? Он никаких явлений не порождает, он просто позволяет вам наблюдать их. Все это происходило до того, как Орфью сконструировал свой прибор, и продолжалось бы независимо от его наличия или отсутствия.

– Что вы подразумеваете под словами «все это»? – спросил я.

– Да толком даже и не знаю, – отозвался Макфи после долгой паузы, – но думаю, нас ждет куда больше сюрпризов, нежели полагает Орфью.

– А между тем, – напомнил Рэнсом, – нам надо вернуться к Орфью и составить план действий. С каждой минутой это существо, вероятно, удаляется от нас все дальше.

– Вряд ли оно сможет причинить серьезный вред, не имея жала, – предположил я.

– Я не так уверен даже в этом, – промолвил Рэнсом. – Но я думал о другом. Вы разве не понимаете, что наш единственный шанс вернуть Скудамура – это снова свести его с Жалоносцем, чтобы между ними оказался хроноскоп? Как только мы потеряем Жалоносца, мы лишимся последней надежды.

– В таком случае, – заметил я, – у него должна быть та же причина держаться ближе к нам, если он хочет вернуться в свое время.

Впереди уже показались ворота колледжа, и мы подсознательно прокручивали в уме, что скажем Орфью, как вдруг калитка распахнулась и появился Орфью собственной персоной. Таким мне его еще видеть не приходилось: ученый просто-таки кипел от ярости. Он хотел знать, куда – куда, ко всем чертям, мы подевались и почему бросили его расхлебывать эту кашу. Мы осведомились – тоже не особо вежливо, – о какой каше речь.

– Позвонила эта треклятая баба, – рявкнул Орфью. – Да-да, Скудамурова невеста. Эта девица Бембридж. Так вот, что вы собираетесь ей сказать, когда она завтра нагрянет сюда?

5

А теперь пришло время поведать о Скудамуре. Читатель, конечно же, понимает, что мы все узнали его историю куда позже; что мы выслушивали ее постепенно, со всеми повторами, заминками и перерывами, неизбежными в разговоре. Но здесь для вашего удобства я изложу события последовательно и упорядоченно, отбросив все лишнее. Несомненно, я что-то теряю с чисто литературной точки зрения, не продержав вас на протяжении нескольких последующих глав в той же неопределенности, какой мы томились несколько последующих недель, но литературность здесь не главная моя забота.

Если верить Скудамуру, когда он вскочил и метнулся к хроноскопу, никакого плана действий у него не было. Более того, он бы никогда так не поступил, если бы в тот миг не утратил способности рассуждать здраво, ведь, подобно всем нам, он воспринимал этот прибор как своего рода телескоп. Он не подозревал, что можно попасть в Иновременье. Знал он одно – что не в силах видеть Камиллу во власти Жалоносца. Скудамур чувствовал, что должен сокрушить и уничтожить хоть что-нибудь – предпочтительно Жалоносца, но на худой конец сгодится что угодно – или сойдет с ума. Иными словами, он обезумел от ярости.

Он помнит, как кинулся вперед, вытянув руки, но звона разбившейся лампочки не помнит. Казалось, руки его прошли насквозь – и вот они уже сомкнулись на локтях девушки. Торжествующий Скудамур глазам своим не верил: он уж было решил, что неведомо как выдернул Камиллу из Иновременья – прямо через экран, в комнату Орфью. Он даже прокричал что-то вроде: «Все в порядке, Камилла. Это я».

Девушка стояла к нему спиной, он держал ее за локти. При его словах она извернулась и глянула через плечо. Скудамуру по-прежнему казалось, что это Камилла, и он ничуть не удивился тому, что она бледна и выглядит до смерти напуганной. Затем она обмякла в его руках, и Скудамур понял, что девушка теряет сознание.

Он вскочил – потому что, как оказалось, он сидел, – опустил девушку в свое кресло и громко позвал нас на помощь. И тут он осознал, что вокруг все иначе. Вплоть до сего момента во всем происходящем ощущалось нечто странное. Ему скорее казалось, будто он повстречал Камиллу во сне, а не в реальной жизни; но, как во сне, это воспринималось как само собою разумеющееся. Однако, когда Скудамур окликнул нас, ему поневоле пришлось осмыслить сразу несколько фактов. Во-первых, язык, на котором он кричит, – не английский. Во-вторых, кресло, куда он уложил девушку (которую все еще считал Камиллой), не похоже ни на одно из кресел в комнате Орфью, и сам он не в обычной своей одежде. Но куда больше его потрясло, что устраивая девушку поудобнее, он ощущал, как разум его из последних сил сопротивляется желанию, чудовищному и по сути, и по маниакальной силе. Ему хотелось жалить. Под черепом облаком клубилась боль, Скудамур чувствовал, что голова того гляди взорвется, если не пустить в ход жало. На одно-единственное кошмарное мгновение ему показалось, что ужалить Камиллу – самый естественный поступок на свете. А для чего еще она тут?