Темная башня

И снова не думаю, что она произнесла именно те слоги, которые я записал; но Скудамуру показалось, будто он слышит свое собственное имя. А еще ему показалось, будто говорит она с твердостью мученицы и вручает свою жизнь в его руки. Тогда он словно бы заподозрил – и убедился вполне, прежде чем покинул тот мир, что будь он в самом деле Жалоносцем, девушка, назвав его имя, обрекла бы себя на смерть. Полагаю, именно эти ее слова и выражение ее лица впервые внушили Скудамуру сомнения, что это и впрямь Камилла. Сам он, беззаветно ее любя, не смог бы объяснить почему. Самое большее, что он мог сказать на этот счет – настоящая Камилла «такая здравомыслящая». Но мы все – а во время отсутствия Скудамура мы имели возможность узнать настоящую Камиллу достаточно хорошо, – высказались бы куда резче. Она была не из тех, кто станет рисковать жизнью или хотя бы личным комфортом ради истины – в любви или в чем бы то ни было.

– Верно, – отозвался Скудамур. – Ты – Камилла, а я – Майкл, навеки и навсегда, что бы с нами ни сделали, как бы ни сбивали нас с толку. Крепко помни об этом. Можешь ли ты поверить в то, что я тебе рассказывал – что мы не отсюда, мы пришли из лучшего мира и должны туда вернуться, если сумеем?

– Это очень трудно, – ответила девушка. – Но если ты так говоришь, я тебе поверю.

– Отлично, – кивнул Скудамур. – А теперь расскажи, что тебе известно об этом мире. Ты, по-видимому, не знала, зачем тебя сюда привели.

– Как можно? Конечно, я знала. Я пришла вкусить всей полноты жизни и стать слугою Великого Мозга. Я пришла, потому что назвали мое имя, и теперь, когда я потеряла тебя, я была даже рада.

Скудамур замялся.

– Но, Камилла, – промолвил он, – когда я сказал тебе, что не собираюсь… не собираюсь тебя жалить, ты словно бы не поняла.

При этих словах девушка вздрогнула и уставилась на него во все глаза; в лице ее отражалось смятенное изумление. Видно было: рушится ее картина мира.

– Так вот что на самом деле происходит! – еле слышно проговорила она наконец.

– Ты хочешь сказать, жертвы ничего не знают? – переспросил Скудамур.

– Никто из нас не знал. Никто не видит Жалоносца после того, как он облечется в одежды; по крайней мере никто из нас, простых людей. Мы даже не знаем, где он обретается, хотя чего только не рассказывают! Переступая порог этой комнаты, я не знала, что найду здесь тебя. Нам велят входить, не оглядываясь, и возносить молитвы… Ему. – Камилла указала на что-то за спиной у Скудамура, и он, обернувшись, оказался лицом к лицу с многотелым идолом, про которого почти позабыл. Скудамур перевел взгляд на Камиллу: девушка склонилась пред статуей, губы ее беззвучно шевелились.

– Камилла, не надо, не надо, пожалуйста, – поспешно остановил ее Скудамур под влиянием какого-то безотчетного порыва. Девушка замерла – и поглядела на него. По лицу ее медленно разлился румянец, она опустила глаза. Наверное, никто из них так и не понял почему.

– Продолжай, – наконец промолвил Скудамур.

– Нам велят, – продолжила Камилла, – молиться его изваянию, и тогда он сам выйдет у нас из-за спины и возложит всю свою сотню рук на нашу голову и вдохнет в нас жизнь более великую, так что с этого мига и впредь мы будем жить его жизнью, а не нашей собственной. Никто и думать не думал, что это – человек-Единорог. Нам говорили, твое жало не для нас, а для наших врагов.

– Но разве те, кто через это прошел, ничего не рассказывают?

– Как же они могут рассказать?

– Но почему нет?

– Так они же не разговаривают.

– То есть они немы? – переспросил Скудамур.

– Ну, они… я про них ничего не знаю, – отвечала девушка. – Они занимаются своим делом и в словах не нуждаются, потому что живут единой, высшей жизнью. Они не опускаются до речи.

– Бедняги, – пробормотал Скудамур.

– Ты хочешь сказать, они несчастливы? – встрепенулась девушка. – Выходит, это тоже ложь?

– Счастливы? – повторил Скудамур. – Не знаю. Во всяком случае, это не то счастье, что имеет отношение к тебе и ко мне.

– Нам говорят, одно-единственное мгновение их жизни исполнено такого блаженства, что превосходит все самые сладостные наслаждения, каких мы, все прочие, не испытали бы и за тысячу лет.

– Но ты этому не веришь?

– Я не хочу такого счастья.

Она глядела на него глазами, полными любви. Скудамур подумал про себя, что там, в прежнем мире, Камилла так его не любила. Он не посмел приблизиться и поцеловать девушку – мешало жало. Конечно, он мог бы отвернуть голову – как-нибудь приспособился бы, – но его ужасала сама мысль о том, чтобы приблизить свое лицо – такое, как сейчас, – к ней.