Темная башня

Спустя пять недель Мэри слегла с головной болью, и завтрак ей принесли в постель. Спускаясь по лестнице, Робин на миг задохнулся от сладкого чувства свободы. Затем, с долгим, бессовестно-блаженным вздохом, он нарочно зажмурился и ощупью прошел через столовую к книжному шкафу – он решил, что сегодня утром, в кои-то веки, откажется от этого утомительного занятия – глазами находить дорогу и оценивать расстояния, и насладится добрыми старыми способами слепых. Пальцы привычно пробежались по ряду надежных и верных книг Брайля и вытащили нужный потрепанный томик. Робин просунул руку между страниц и шаркающей походкой побрел к столу, читая на ходу. По-прежнему не открывая глаз, он нарезал еду, отложил нож, взял вилку в левую руку и принялся читать правой. И внезапно осознал, что, впервые с тех пор, как прозрел, по-настоящему наслаждается трапезой. И книгой, если на то пошло. Все удивлялись, как быстро он выучился читать глазами, но это же совсем не то! Можно написать буквами: «в-о-д-а», но никогда, никогда эти черные закорючки не передадут смысл так, как шрифт Брайля, где сама форма значков сообщала подушечкам пальцев мгновенное ощущение текучести. Завтракал он долго, не спеша. А затем вышел за дверь.

Утро выдалось туманное, но это его не тревожило – ему уже случалось оказываться в тумане. Он прошел сквозь белую хмарь, вышел за пределы городка, поднялся на крутой холм, а затем зашагал по проселочной дорожке вдоль края карьера. Мэри приводила его сюда несколько дней назад, показать так называемый «вид». А пока они там сидели и любовались, она обронила: «Что за прелестный свет на холмах вон там, вдалеке». Она себя выдала; вот теперь он окончательно уверился, что она знает о свете не больше него самого, что она употребляет это слово, никакого смысла в него не вкладывая. Он даже заподозрил, что большинство не-слепцов – в таком же положении. Они, как попугаи, повторяют некие слухи – слухи о чем-то, что, возможно, великие поэты и пророки древности действительно знали и видели (это было его последней надеждой). Ему только и оставалось уповать, что на их свидетельства. Ведь может же быть, что где-нибудь в мире, – а вовсе не повсюду, как пытались убедить его глупцы! – в глухой чаще или за дальними морями, Свет и впрямь существует, бьет фонтаном или растет как цветок.

Когда он дошел до края карьера, туман поредел. По обе стороны просматривалось все больше и больше деревьев, краски с каждой секундой делались ярче. Перед Робином легла его собственная тень; она становится все чернее, все четче. Щебетали птицы; ему стало жарко. «И по-прежнему никакого Света», – пробормотал он. За его спиной уже проглянуло солнце, но в глубоком карьере все еще клубился туман – бесформенное бледное марево сейчас просто-таки слепило белизной.

Внезапно послышалось пение. Какой-то человек, – Робин только сейчас его заметил, – широко расставив ноги, стоял у кромки обрыва и наносил мазок за мазком на незнакомый Робину предмет. Будь у него больше опыта, он бы распознал мольберт с закрепленным на нем холстом. Как бы то ни было, Робин встретился взглядом с взлохмаченным, возбужденным незнакомцем так неожиданно, что, не удержавшись, выпалил:

– Что вы делаете?

– Что делаю? – исступленно откликнулся незнакомец. – Делаю? Пытаюсь поймать свет, черт подери.

Робин улыбнулся.

– Вот и я тоже, – объяснил он, подходя ближе.

– А, так вы меня понимаете, – откликнулся незнакомец. И мстительно добавил: – Все они дурачье. Многие ли выйдут на пленэр в такой денек, а? Многие ли поймут, если им показать? И однако ж, если открыть глаза пошире, только в такой день и никакой другой можно и впрямь увидеть свет, плотный, чистый свет – хоть из чашки его пей, хоть в нем купайся! Вы только посмотрите!

Он грубо ухватил Робина за руку и указал куда-то вниз, в пропасть. Туман и солнце сошлись в смертельной схватке, но на дне карьера пока еще не просматривалось ни камешка. До краев полная белым маревом купель сияла как белый металл, туманные вихри спиралями раскручивались все шире, подступали все ближе.

– Вы это видите? – заорал буйный незнакомец. – Вот вам свет, если угодно!

А в следующий миг художник изменился в лице.

– Эй! – воскликнул он. – Вы что, с ума сошли?

Он попытался схватить Робина – но поздно: художник стоял на тропе один. Свежий разрыв в тумане быстро затягивался, со дна пропасти не донеслось ни крика, лишь резкий, неотвратимый стук, которого едва ли ждешь при падении мягкого человеческого тела – только этот звук, да еще шорох осыпающихся камешков.

Поддельные земли [183]

В здравом уме (надеюсь) и в твердой памяти я запишу, пока помню, очень странное происшествие, хотя уже близится ночь.

Случилось это утром, здесь, в моих университетских комнатах. Мне позвонили и сказали:

– Это я, Дервард. Говорю от швейцара. Заехал в Оксфорд часа на четыре. Можно вас повидать?