Темная башня

Из дверного проема впереди хлынули вооруженные воины. Судя по доспехам – царевичи, один – еще совсем мальчишка, и, судя по их виду – Светловласый уже видел такое в захваченных городах, – сражаться они собирались не на жизнь, а на смерть. Такие – самые опасные, до последнего вздоха. В этом дворике он потерял троих, зато троянцев перерезали всех до единого. Светловласый нагнулся и добил мальчишку – тот извивался от боли, точно полураздавленное насекомое. Агамемнон частенько ему говаривал, что это-де пустая трата времени, но он терпеть не мог смотреть, как они корчатся.

Следующий дворик выглядел совсем иначе. Стены были покрыты богатой резьбой, пол вымощен белыми и синими плитами, посередине поблескивала купальня. Женщины, как смутно различимые тени в пляшущих отблесках факелов, бросились от них налево и направо в темноту – так разбегаются крысы, если неожиданно спуститься в подвал. Старухи, прихрамывая, стенали высокими, бессмысленными голосами. Девушки визжали. Воины кинулись на них, как терьеры на крыс. Тут и там визг переходил в хихиканье.

– А ну, без глупостей, – рявкнул Светловласый. – Завтра получите сколько угодно женщин. Не сейчас.

Воин рядом с ним даже копье выронил, высвобождая руки, чтоб потискать миниатюрную смуглокожую шестнадцатилетку – с виду египтянку. Жирные губы елозили по ее лицу. Светловласый мечом плашмя отвесил ему смачную плюху по заднице.

– Да будь ты проклят, а ну отпусти ее, – выругался он, – или глотку перережу.

– Вперед, пошевеливайтесь, – поторапливал сзади Этеоней. – Следуйте за царем!

Сквозь арку замаячил новый, более ровный свет: пламя светильника. Воины вошли под крышу. Там было до странности тихо; войдя, притихли и они. Шум битвы и грохот тарана, бьющего в главные врата по другую сторону крепости, доносились словно бы издалека. Пламя светильников горело ровно, не дрожало. Комната полнилась ароматами благовоний, небось, дорогущих. Пол был застлан какой-то мягкой тканью, крашенной кармином. На ложах из слоновой кости громоздились шелковые подушки, стены были украшены слоновой костью и квадратиками нефрита, привезенного с края света. Кругом – кедровое дерево; балки – золоченые. При виде всей этой роскоши чужаки почувствовали себя униженными. Ничего подобного в Микенах не водилось, не говоря уж о Спарте; да и в Кноссе вряд ли. И каждый подумал про себя: «Вот, значит, как жили эти варвары, пока мы исходили пóтом и дрожали от холода в палатках на берегу».

«Пора с этим кончать», – сказал себе Светловласый. Взгляд его упал на громадную вазу такой безупречной формы, что могло показаться, будто она выросла сама, как цветок, – вазу из какого-то полупрозрачного материала. В первое мгновение он растерялся: ничего подобного он прежде не видывал. А затем в отместку изо всех сил ударил по ней древком копья – и разбил на сотню звонких сияющих осколков. Воины захохотали. И по примеру вождя принялись бить, рвать и крушить. Глядя на них, Светловласый преисполнился отвращением.

– Проверьте, что там, за дверьми, – приказал он.

Дверей было много. Наружу спартанцы вытащили и вывели женщин: не рабынь, но царских жен и дочерей. С ними воины не позволяли себе ничего лишнего, понимая: эти – не про их честь. Лица троянок были мертвенно-бледными. Впереди виднелся занавешенный дверной проем. Светловласый отдернул тяжелую, прихотливо вышитую ткань и переступил порог. Внутри обнаружилась комнатка поменьше, еще более изысканная.

И многогранная. Четыре хрупких колонны поддерживали расписной свод, между ними висел светильник, чудо ювелирного искусства. Под светильником, прислонившись спиной к одной из колонн, сидела немолодая женщина с прялкой в руке и пряла; так знатная госпожа восседает в своем собственном доме в тысяче миль от войны.

Светловласый бывал в засадах. Он знал, чего стоит даже опытному бойцу недвижно оставаться на месте перед лицом смертельной опасности. «Должно быть, в этой женщине есть кровь богов», – подумал он. Надо спросить у нее, где Елена. Причем со всей учтивостью.

Женщина подняла взгляд, перестала прясть, но сама – не шелохнулась.

– Как там дочка? – тихо произнесла она. – Она жива? С ней все хорошо?

Он узнал ее – по голосу. И в первую же секунду узнавания все, что направляло и подчиняло себе его разум в течение одиннадцати лет, рухнуло безвозвратно и обратилось в руины. Ревность и похоть, ярость и нежность умерли навсегда. Внутри него не нашлось ничего, что бы соответствовало увиденному. На краткий миг внутри него разверзлась зияющая пустота.

Ибо ему и в голову не приходило, что она станет такой – что под подбородком соберутся складки, что лицо и оплывет, и осунется, что у висков обозначится седина и морщинки – в уголках глаз. Даже ростом она ниже, чем ему помнилось. Сияющее великолепие кожи, – у нее ведь словно бы свет разливался от рук и плеч! – тоже померкло. Стареющая женщина – грустная, многотерпеливая, сдержанная, – спрашивала, как там ее дочь; как там их дочь.

Он был настолько потрясен, что ответил прежде, чем осознал, что делает.