Темная башня

– Я не видел Гермиону уже десять лет, – выпалил он. И тут же себя одернул. Да как у нее только хватает наглости задавать такие вопросы, как ни в чем не бывало, под стать честной жене? Ну не чудовищно ли – вновь начать беседовать запросто, по-супружески, как будто между ними ничего не стоит? И однако ж то, что встало между ними, мешало не так сильно, как то, что он видел перед собою.

Видел – и не знал, что и думать, во власти противоречивых чувств. Так ей и надо. Где теперь ее хваленая красота? Месть? Да зеркало всякий день наказывало ее больнее, чем под силу ему. Но была и жалость. История о том, что она – дочь Зевса, слава, превратившая ее в легенду по обоим берегам Эгейского моря, все умалилось до вот этого, все уничтожено, словно ваза, которую он расколотил пять минут назад. А еще – стыд. Он-то мечтал войти в предания как великий герой, отвоевавший самую прекрасную женщину мира, так? А отвоевал он – вот что. Ради этого погибли Патрокл и Ахилл. Если он предъявит такое войскам как свой трофей, как их трофей, что воспоследует, как не единодушные проклятия или единодушный хохот? Хохот, который не смолкнет, пока стоит мир. Тут ему пришло в голову, что троянцы знали правду вот уже многие годы. То-то, небось, покатывались со смеху всякий раз, как погибал очередной грек. И не только троянцы; боги тоже. Они-то с самого начала знали. Их это ужасно забавляло – через него подстрекать Агамемнона, а через Агамемнона – всю Грецию, стравить два народа на десять зим, и все ради женщины, которую на рынке если и купишь, то разве что в ключницы или в няньки. В лицо ему ударил горький ветер божественной насмешки. Все было впустую, все – чистой воды безумие, а сам он – дурень набитый.

В комнату, громыхая доспехами, входили все новые воины. Надо что-то решать. Елена так и не двинулась с места и не проронила ни слова. Если бы она кинулась ему в ноги и взмолилась о прощении; если бы она встала, гордо выпрямилась и прокляла его; если бы она закололась кинжалом… Но она просто ждала, сложив на коленях руки – и какие узловатые! Комната постепенно заполнялась. Если Елену узнают, это будет ужасно; но, пожалуй, еще ужаснее, если ему придется открыть соратникам правду. Самый старший уставился на женщину во все глаза и переводил взгляд от нее на Светловласого и обратно.

– Эка! – произнес он наконец, сдавленно фыркнув. – Да клянусь всеми…

Этеоней подтолкнул его локтем: молчи, мол.

– Как прикажешь нам поступить, Менелай? – вопросил он, глядя в пол.

– С пленницами – с прочими пленницами? – переспросил Светловласый. – Отряди охрану и отведи их всех вниз, в лагерь. Всех остальных – во дворец Нестора, для дележа. Царицу – вот эту – к нашим шатрам.

– Связать? – спросил Этеоней на ухо.

– Нет нужды, – отрезал Светловласый. Что за отвратительный вопрос; как ни ответь, все прозвучит издевательством.

Вести ее не пришлось. Она сама пошла с Этеонеем. С остальными пришлось непросто – шум, слезы, протесты; когда всех, наконец, связали, Светловласому показалось, что прошла целая вечность. На Елену он старался не смотреть. Ну что его глаза ей скажут? И однако ж, смогут ли не сказать ничего? Светловласый принялся отбирать, кого приставить к пленницам.

Ну, наконец-то. Женщин увели; вместе с ними исчезла проблема. До поры до времени.

– Пошли, ребята, – приказал он. – Не расслабляйтесь. Надо пройти крепость насквозь и воссоединиться с нашими. Еще ничего не закончилось, даже не думайте!

Ему отчаянно хотелось снова оказаться в гуще битвы. Он будет сражаться как никогда прежде. Может, даже погибнет. И пусть тогда войско делает с ней, что хочет. Ибо смутная, в основных чертах уютная картина будущего, что дрожит перед глазами большинства людей, внезапно развеялась.

3

Царапина над коленом саднила – это было первое, что Светловласый почувствовал на следующее утро. Он потянулся; после битвы ныл каждый мускул; он сглотнул раз-другой и понял, что изнывает от жажды; он сел на постели и обнаружил синяк на локте. Полог был откинут, солнце, по всему судя, давным-давно взошло. В голове у Светловласого крутились две мысли: война закончилась – Елена здесь. Ни одна из этих мыслей особых чувств не вызывала.

Он встал, крякнул, протер глаза, вышел на свежий воздух. Вдали от моря, в недвижном воздухе над руинами Трои нависал дым, а ниже – мельтешили бесчисленные птицы. Повсюду было до странности тихо. Надо думать, воины отсыпались.

Подошел Этеоней: он чуть прихрамывал, правая рука – на перевязи.

– Воды не осталось? – спросил Менелай. – У меня в глотке суше, чем песок вокруг.

– Придется тебе сбрызнуть глотку вином, Менелай Светловласый. Вина у нас – хоть залейся, а вот вода почти закончилась.

Менелай поморщился.

– Тогда разбавь посильнее, – велел он.

Этеоней захромал прочь и вернулся с чашей. Оба вошли в царскую хижину; Этеоней притворил дверь.

– Это еще зачем? – удивился Светловласый.

– Надо поговорить, Менелай.

– Поговорить? Я поспать собирался.